Когда иней тает - [13]

— Беги! — воскликнул капитан.

Я бросился как сумасшедший вниз по лестнице и задвинул дверцу загона заранее приготовленным для этого деревянным засовом. Товарищ мой прибежал за мной следом.

— Ну что, попалась? — спросил он.

— Здесь.

— Я говорил, поймаем. Ура-а-а!

— Не кричи. Испугаешь.

— Дай погляжу на нее.

Мы приникли к щелям в грубо сколоченной из тонких жердей дверце. Испуганная мать жалась к ограде и толкалась в нее.

— Надо оставить ее в покое. А то повалит ограду и убежит.

— Не убежит, — возразил Черный капитан. — Ограда надежная. Но что нам теперь с ней делать? Оставить ее так?

— Нет, будем ее стеречь.

— Лучше всего привязать. А потом отведем в сторожку.

— Если запереть ее в комнате, она себе ноги переломает. А то разобьет окно и убежит. Ведь она дикая.

Капитан Негро задумался. Потом сказал:

— Ты стой тут и стереги. Я сию минуту вернусь.

Он сходил в сторожку и вернулся с какими-то ремнями.

— Ни в каком случае я не соглашусь оставлять серну в загоне, — заявил он тоном, не терпящим возражений.

— Что же ты хочешь сделать?

— Надеть на нее вот эту штуку!

Он показал мне ремни. Оказалось, он принес лошадиный недоуздок, привязав к нему наскоро два новых ремешка.

— Этими ремешками мы обвяжем ее под мышками, а голову всунем в недоуздок, — объяснил капитан тем же авторитетным тоном.

— Это чепуха! Так мы только загубим ее, — сказал я.

Капитан Негро не хотел отказываться от своего намерения, и мы поругались. Я и не подозревал, что в нем живет какая-то особая страсть связывать диких животных, которая позже снова дала о себе знать и привела к трагическим последствиям. Нам и прежде случалось ссориться, но никогда особенно серьезно, так как оба мы были отходчивы.

Товарищ мой, рассердившись, ушел в сторожку, а я вынес тюфяк, взял два одеяла и постелил себе прямо в загоне, у входа. Я боялся, как бы Мирка не сделала отчаянной попытки к бегству и не напоролась бы на колья ограды.

Перед тем как заснуть я долго глядел на бедное животное, беспокойно ходившее вдоль ограды и искавшее, подняв голову, какое-нибудь отверстие.

Надо мной расстилалось темно-синее небо, рассеченное широким Млечным Путем. Леса под ветром тихонько шумели. Потоки вторили им. Тусклый свет месяца обливал огромное тело горы, и она как будто дышала. Над головой моей висела сама бесконечность, а напротив меня, на противоположной стороне загона, все ходила и ходила серна. Бока у нее так и вздымались, и если б я мог видеть ее глаза, то заметил бы в них муку и ужас дикого животного, потерявшего свободу.

Ко мне подошел Май и коснулся своей влажной мордочкой моего лица. Потом лег на одеяло. Горная ночь была холодна.

ПАСТУХИ СЕРН

Приручить Мирку оказалось нетрудно. Судя по ее зубам, она была сравнительно молодая, лет четырех.

Сначала, когда кто-нибудь из нас входил в загон, чтобы бросить охапку веток ежевики или налить свежей воды в корыто, она начинала метаться по загону как безумная. Но Май помогал нам. Он доверчиво подходил и ел у нас из рук. Мать сперва глядела на него с ужасом, но потом начала держаться спокойней и стала не такой пугливой. Мы входили в загон с комком соли и давали маленькому полизать. Потом клали ее рядом с корытом и уходили. Мирка подходила и охотно лизала соль — большое лакомство для серн и оленей.

Когда она привыкла находить ком соли у корыта, мы стали давать соль только Маю. А мать звали, чтоб подошла и полизала ее у нас из рук. После долгих колебаний серна наконец преодолела страх — подошла, вытянув шею и нерешительно приседая на задние ноги. Мы говорили ей ласковые слова, и животное мало-помалу перестало бояться. Теперь она уже давала себя погладить, даже отвести в сторожку с помощью приготовленного на этот случай конского повода. Май покорно ходил по пятам за капитаном, так как мореплаватель любил серненка больше всего на свете и все время кормил его — «чтобы рос быстрей». Только Гектор был недоволен, и глаза его выражали отчаяние и грусть. «Ты меня забыл, — говорили эти глаза.* Было время, ты заставлял) меня гоняться за этими длинноногими, а теперь не позволяешь даже лаять на них. Так на что же я тебе?»

Вскоре Гектор понял, что наши серны не такие, как те, дикие, за которыми он гонялся. Его перестали волновать их запах и близкое присутствие. И они тоже привыкли к собаке и уже не боялись ее.

Наше домашнее хозяйство немного пострадало. Капитан стал пренебрегать своими кухонными обязанностями, Миссис Стейк нам опостылела. Мы зарезали ее козленка, и она ходила одна. Все наши заботы сосредоточились на сернах. Капитан Негро пас их, и это была нелегкая работа. Мирку надо было водить за приспособленный для этой цели конский повод и все время следить, чтоб она не убежала.

Когда погода улучшилась, стало легче. Так прошли июль, август и наступил сентябрь — месяц, когда в горах созревают всякие травы. Приближалась пора рева рогачей.

Мы стали готовиться к новому делу. И пошли обходом по высоким горным полянам, где паслись оленьи стада. Серн на время своего отсутствия мы запирали в конюшне.

Май уже вырос. Солнечные пятна на теле у него давно исчезли. Он стал держать голову высоко, и на узком лбу его, под слегка кудреватой шерстью, обозначились бугорки будущих рогов. Он чесал их обо что попало — иногда подходил и терся ими о грубое сукно нашей одежды. Он был до того ручной, что казался уже неспособным жить на свободе со своими дикими собратьями, которых превосходил и ростом и весом, так как был прекрасно упитан. И Мирка стала крупной, необычайно красивой серной. Она весила около двадцати семи килограммов. Спина у нее была широкая, округлая. Темная полоска шла от ее белоснежного зада до самых ушей. Над светло-серой грудью ее, с очень нежным и благородным серебристым оттенком, красиво вздымалась изогнутая длинная шея, похожая на нос древней галеры. Большие влажные глаза напоминали глаза опечаленной женщины.