Князь Василий Долгоруков (Крымский) - [120]

Спустя день Ризо принес короткую записку. Осман сообщил, что «в запасе есть султанская полная мочь на посольский характер Яссини-заде».

— Вот сволочи! — ругнулся Орлов. — Еще конгресс не открыли, а уже норовят надуть…

По взаимной договоренности сторон конгресс было решено открыть двадцать седьмого июля.

За полчаса до начала первой конференции в русском и турецком лагерях звонкоголосо пропели трубы, и оба посольства церемонно двинулись с двух сторон к залу для переговоров.

Несмотря на преклонный возраст, Осман-эфенди ехал верхом; одежды надел самые богатые, в руках держал трость с массивным набалдашником из чистого золота; лошадь, его, покрытую расшитой серебряной нитью попоной, вели под уздцы слуги в широких красных шароварах и коротких зеленых куртках; тридцать таких же живописных слуг мерно вышагивали впереди посла, столько же — замыкали процессию. (Яссини-заде остался в лагере: в седле он держался плохо, а идти пешком вместе с прочими чиновниками посчитал зазорным для своего посольского достоинства.)

Осман полагал, что его свита будет выглядеть красочно и внушительно. Но увидев посольство русское — прикусил от зависти губу.

Впереди процессии россиян, вальяжно развалившись в седлах, двигался эскадрон гусар в щегольских белых ментиках с серебряными шнурами, за ним — сто пятьдесят пажей, наряженных в яркие расшитые Ливреи. Орлов и Обрёсков ехали в ослепительной карете: белый империал покрыт затейливыми золочеными разводами, шестерка специально подобранных белоснежных лошадей взбивала копытами желтый песок. Следом ехали еще четыре кареты, в которых расположились свитские офицеры, секретари, переводчики.

У зала обе процессии остановились.

Осман, сдавленно кряхтя, слез с лошади и, поглядев на русских послов, почти одновременно вышедших с разных сторон кареты, снова испытал тоскующую зависть.

Орлов был похож на умопомрачительной красоты игрушку — в свите поговаривали, что его платье, усыпанное драгоценными каменьями, шитое-перешитое золотыми нитями, стоило до миллиона рублей; Обресков также принарядился в дорогой кафтан; на груди обоих — сверкающие ордена, через плечо — лента.

На фоне показного великолепия и богатства российского посольства, подавлявшего воображение блеском и пышностью, турецкое выглядело бледно и непритязательно.

Ровно в девять часов послы равными шагами вошли в зал, с величавым достоинством отвесили друг другу поклоны, степенно уселись на приготовленные канапе.

Орлов вскинул голову и ровным глубоким голосом приветствовал Осман-эфенди от имени ее величества.

Пиний перевел его речь на турецкий язык.

Осман бесстрастно высказал ответное приветствие и тут же беспокойно стал оглядываться — в его свите не оказалось человека, знавшего русский язык.

Обресков, владевший турецким, понял все, что говорил эфенди, но сохранял холодную неподвижность. По губам Орлова скользнула легкая пренебрежительная улыбка. Пиний, готовый выручить турок, выжидательно посмотрел на графа — тот дернул бровью: церемониал требовал, чтобы речи послов переводили их собственные переводчики.

Смущенный заминкой Осман метнул злобный взгляд на Ризо. Переводчик растерянно заморгал и неуверенно, сбивчиво заговорил по-итальянски. Осман облегченно вздохнул: церемониал был соблюден.

После этого, согласно предварительной договоренности, посольские свиты покинули зал — остались Орлов, Обресков, Осман, их переводчики и два секретаря, готовые занести на бумагу любое оброненное слово.

Первая конференция была непродолжительной, около двух часов. Стороны еще раз предъявили и проверили полномочия друг друга, подписали короткое соглашение о продлении перемирия до десятого сентября, а затем Осман, надломленный пышностью российского посольства, предложил отказаться от требований этикета и церемониала и делать взаимные посещения «не возбуждая никакого сомнения и не примечая, будет, ли кто в карете, верхом или пешком, с малой, или большой свитой».

Орлов, в полной мере удовлетворивший свое честолюбие, самодовольно поджал губы и возражать не стал…

Через три дня послы встретились вновь. Теперь Осман был с Яссини-заде.

Вознамерившийся с самого начала переговоров взять их в свои руки, Орлов заговорил первым. Он напомнил туркам о причине возникновения войны, о настоящем положении взаимного оружия, о знатных завоеваниях российской армии; подчеркнул, что Россия требует удовлетворения великих ее убытков, и предложил турецким послам представить условия такого удовлетворения.

Искушенный в политике Осман на хитрость не поддался, не стал раскрывать до времени свои карты.

— Мы желали бы прежде услышать российские кондиции, — выжидательно сказал он.

Орлов придвинул к себе густо исписанный лист и, поглядывая в него, огласил основания, на которых мог быть заключен мир:

— Сии основания просты и понятны… Первый пункт. Мы желаем надежнейшим способом обеспечить границы нашей империи от внезапных нападений, что могут случаться против воли вашего государя. Такое мы видели уже Не раз — прежде всего от татар — и намерены положить им решительное окончание… Второй пункт. Оттоманская Порта должна доставить нам справедливое удовлетворение за убытки нынешней войны… Третий. Надобно освободить от порабощения торговлю и мореплавание беспосредственной связью между подданными обеих держав для вящей пользы и взаимного блаженства… Я полагаю, оные пункты должны быть приняты за базис всей предстоящей негоциации…