Князь Василий Долгоруков (Крымский) - [122]

— Когда повсюду стоят чужие войска — любой народ станет просить о пощаде, — сухо сказал Осман. — А светлейшему моему султану, не имевшему над татарами права завоевания, они сами покорялись.

Осман хотел попрекнуть заносчивых русских в бессовестном оправдании своих преступлений как благодеяний, но Обресков, не слушая переводчика, энергично подхватил:

— Сами покорялись — теперь сами отвергаются! Что ж им мешать?

Осман неестественно возвысил голос:

— Я надеюсь, ваша государыня, сравнивая татарина с султаном, не предпочтет благополучие одного правам другого?

— Ее величество такого сравнения не учиняла. Но похищенное ранее благополучие одного народа не может быть правом другого, — сказал Обресков, отчетливо намекая на давний захват Крыма турками. — Судя по вашим словам, Порта не стремится вернуть татарскому народу прежнюю вольность.

— Мы ее не похищали! И возвращать нам нечего, — буркнул Осман.

— Значит, вы одобряете провозглашенную сим народом независимость и желание жить по древним своим обычаям?

— Они всегда так жили, — просто сказал Осман.

Чувствуя, что вопросы русского посла становятся все острее, он хрипло закашлял, а потом, утерев усы и бороду платком, попросил закончить конференцию ввиду его недомогания.

Секретари прекратили скрипеть перьями, стали собирать бумаги…

Выйдя из зала, Орлов постоял недолго у входа, задумчиво глядя, как разворачивается, описывая большой полукруг, его карета, потом вялым голосом предложил Обрескову вернуться в лагерь пешком.

Тот без особого удовольствия согласился.

Орлов подошел к карете, открыл дверцу, стянул с головы шляпу и парик, зло бросил на сиденье, снял кафтан, камзол тоже бросил, нервным жестом распахнул пошире ворот белой рубашки, обнажив мускулистую волосатую грудь, и, обогнув карету, зашагал к боковой аллее.

Обресков последовал за ним.

Аллея предназначалась для прогулок — ее сделали неширокой, плавно вьющейся между красивых развесистых деревьев и тщательно подстриженных кустарников. Остро пахло прохладной зеленью. Под ногами мягко шелестел речной песок. В кудрявых кронах переливчато высвистывали невидимые глазом лесные птицы.

Орлов шел, заложив руки за спину, опустив голову — о чем-то думал.

Обресков, расстроенный безрезультатным итогом конференции, не выдержал — сказал подавленно:

— Зря вы, граф, затеяли этот разговор.

— Что? — не понял Орлов.

— Зря, говорю, негоциацию с татар открыли.

— А-а, — рассеянно отмахнулся Орлов, — какая разница?

— Сей вопрос есть наиглавнейший, и следовало…

Орлов не дал договорить — вызывающе перебил:

— Вот потому и надобно было начать с него! Чтоб сразу выведать, сколь упрямы окажутся турки.

— Ну и выведали? — задиристо спросил Обресков.

Орлов остановился, обернулся, враждебно посмотрел на тайного советника.

— К чему это вы клоните, милостивый государь?

— К тому клоню, что вы, граф, своим неразумным поведением лишили нас маневра.

— В баталию играть изволите?

— Баталия была там, за столом. И вы ее проиграли!

— Это как же? — едко спросил Орлов. — Убитых-раненых как будто нет.

— Вы негоциацию ранили… Господи! Ну как вы не поймете? Открыв конференцию с предписанных в инструкции пунктов и получив со временем по ним удовлетворение — в этом сомнения нет! — мы развязывали себе руки: оставляли средства и способы сломить упорство турок в крымском вопросе, делая им уступки по обговоренным уже пунктам. Ведь приобретение империей Кабарды — это пшик, медный грош в сравнении с утверждением независимости Крыма.

Орлов не ответил, резко крутнулся на высоком каблуке, снова размашисто зашагал по аллее…

Карьера 38-летнего графа была стремительной и блестящей. Впервые о нем заговорили во время Семилетней войны, когда молодой офицер, будучи трижды ранен в сражении при Цорндорфе, остался на поле боя, а не сбежал в лазарет, как делали некоторые при малейшей царапине.

Перебравшись в Петербург, силач и красавец Орлов стал одним из главных организаторов и участников переворота двадцать восьмого июня 1762 года, в результате которого Екатерина взошла на престол. Она щедро отблагодарила капитана — произвела в генерал-майоры и действительные камергеры, пожаловала графским титулом и орденом Александра Невского, шпагой с бриллиантами и сотнями крепостных, а позднее назначила генерал-фельдцейхмейстером и членом Совета.

Годы любовной близости с Екатериной, широкие возможности влиять на государственные дела воспитали в Орлове чувство собственной непогрешимости: ошибаться могли другие, он — нет!.. И теперь, выслушав упреки Обрескова, он не мог и, пожалуй, не хотел переломить гордыню и признаться, что действительно поступил опрометчиво, начав конференцию с вопроса о татарах.

А ведь Обресков был прав: в «Инструкции» разрешалось в случае упрямства турок «отступить от требования на обе Кабарды», что, по мнению Совета, «может относительно Крыма служить хорошим доказательством бескорыстных наших намерений в рассуждении вольности и независимости всех вообще татар».

Раскачиваясь всем телом, Орлов, не оглядываясь, словно забыв об Обрескове, быстро шагал по песку. Тучный Обресков не стал догонять его — шел медленно.

Орлов вдруг остановился, повернулся и с запальчивой грубостью крикнул, выбросив вперед руку: