Китовый ус - [14]

Михаила Викентьевича она никогда не ждала, он почему-то всегда был недалеко. Если он задерживался где-то, ждала его по-иному — ничего волнующего и тревожного не было, только накапливалось раздражение, вспоминались неприятности, обиды и недоразумения. Ей и в голову не приходило, что с ним может произойти что-то из ряда вон выходящее, к примеру болезнь, или он попадет в автомобильную катастрофу, вообще в какую-либо историю. С ним ничего непредвиденного не случалось.

Незадолго до Октябрьских праздников у Михаила Викентьевича появилась возможность уехать за границу на несколько месяцев. Он встречался с нужными людьми, звонил, напоминал, и стало ясно, что своего добьется, у него на такие дела настоящий талант, — будет все обставлено так, что никому и в голову не придет послать в зарубежную командировку кого-то другого, кроме Михаила Викентьевича Коралиса. Пусть уезжает, думала она, может быть, наступит потом перелом, ведь иногда супруги по своей воле расстаются на некоторое время, убегают от недоразумений, мелочей быта, надеются в одиночку понять друг друга. Впрочем, понимания хватало, не было взаимопонимания, хотелось отдохнуть…

Пятого ноября разыгралась настоящая январская метель. Из окна высотного дома были видны курящиеся снегом крыши домов, непогода приглушила звуки города, и от этого в квартире будто загустела тишина. В такие дни острее чувствовалось одиночество, угнетала несобранность семейной жизни, ее пустота. Лариса Никитична позвонила Ане, но ее не оказалось ни дома, ни на работе.

Тогда она поехала в институтский читальный зал просмотреть последние журналы, убить там время, которое оставалось до лекций. Пролистав их, она пошла с неожиданным для себя самой желанием на торжественное собрание и осталась после него в актовом зале, когда начались танцы. Михаил Викентьевич обрадовался, что она не спешит домой, предложил ей развлечься с молодежью, а сам ушел на какую-то деловую, как он выразился, встречу.

Две молоденькие девушки, в коротеньких, модных или еще школьных платьицах, уступили ей место, но она осталась стоять недалеко от входа и, глядя на студенческое веселье, завидовала этим первокурсницам, пустившимся в какой-то бесшабашный пляс под оглушительную музыку, пожалела о своем преподавательском звании и вдруг подумала о том, что она старше этих девчушек на целых десять лет, а это больше, чем половина их жизни. Когда она училась на первом курсе, они были первоклашками…

Ее пригласили на вальс. Пригласил пятикурсник Федюнин, довольно способный парень и не в меру безалаберный. Она слышала, что недавно по его сценарию телевидение сделало короткометражный фильм, который на каком-то конкурсе получил диплом. Танцевал он превосходно, она кружилась легко, едва касаясь паркета, и удивлялась, что у нее так хорошо получается. Потом Федюнин, не обращая внимания на возражения, пригласил на летку-енку. Этот бесхитростный танец ей нравился, она вместе со всеми выкрикивала «раз, два, туфли надень-ка», а Федюнин кричал громче всех. Ларисе Никитичне неожиданно показалось, что он очень похож на Виктора Ивановича — те же широкие брови, такое же подчеркнуто мужское лицо, правда, нет седины, а вспомнила, что Аня, если речь шла о ребятах, всегда дурачась, спрашивала: «А у него брови есть?»

В дверях стоял Михаил Викентьевич и как-то странно улыбался. Он был возбужден, глаза у него блестели — только что выпил, решила она.

По дороге домой он напряженно молчал, назревала ссора, но Михаил Викентьевич пока сдерживался.

Уже дома, раздеваясь, он сказал, отчетливо выговаривая каждое слово:

— Между прочим, Федюнина не раз видели в обществе одной дамы, которая помогала ему пробивать фильм.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что этой дамой была Аня. Надеюсь, ты через полтора месяца вспомнишь летку-енку, когда будешь принимать зачет у Федюнина? Должен тебе сказать, что этот херувимчик пользуется у женщин успехом…

Лариса Никитична рассмеялась.

— Сейчас ты напомнил мне Каренина, когда он изрекает: «Анна, я должен предостеречь тебя». Но самое смешное, что я не Анна Каренина, а какой из тебя Каренин? И затем, — она почувствовала, что теряет над собой контроль, но дала себе волю, — и затем, когда ты наконец расстанешься с гнуснейшей привычкой говорить о людях гадости? Аня была редактором его фильма, а потом, она одинокая женщина, черт возьми, и что здесь дурного? И не тебе судить о них. Ты на это не имеешь никакого морального права…

— Любопытно, почему же?

— Потому что ты Каренин с аспиранткой Розой.

— Это клевета…

— Нет, не клевета. Ты передай ей мой совет пользоваться хотя бы разными духами. Ты пропах, понимаешь, пропах ими…

Дальше говорить она не могла и закрылась на кухне. «Нет, нет, так больше жить нельзя», — твердила Лариса Никитична, потирая ладонями виски и закрывая уши, когда Михаил Викентьевич что-то начинал ей доказывать через дверь. Она снова, в который раз, стала вспоминать день за днем свою семейную жизнь, но не могла припомнить, когда она впервые увидела его. И всегда в такие минуты перед глазами всплывала свадьба. Она — невеста, растерявшаяся в свадебной колготе, стеснявшаяся всеобщего внимания. И счастливый Михаил Викентьевич, женившийся почти вопреки желанию Аделаиды Марковны. Он действительно тогда был счастлив. А потом? Было, было хорошее, но больше плохого, больше; но когда она увидела его впервые, как случилось, что их судьбы сошлись, — она не помнила, словно Михаил Викентьевич всегда находился рядом, словно самого первого дня и не было.