Китовый ус - [12]

— Все-таки вы на меня обиделись, Виктор. А женщинам надо прощать…

Он ничего не ответил.

— Так о чем вы все-таки думали, если не секрет?

— Пожалуй, скажу, — решился Виктор Иванович и привстал на кресле, чтобы повернуться к ней. — Не могу объяснить почему, но я весь вечер думаю об одной и той же мысли Толстого. В эту командировку я вечерами перечитывал «Анну Каренину», и меня потрясла одна мысль, в самом конце… Хотите — верьте, хотите — нет, но это так, черт побери. От нее так просто не отвяжешься — нет! У Толстого сказано, что жизнь имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее. Властен, понимаете? Не «могу», и не «хочу», и не «должен», а именно — «властен». Всего несколько слов — и в них все самое важное. Вдумайтесь только в эту толстовскую формулу: несомненный смысл добра. Не-сом-нен-ный… Боже мой!..

У него говорило все лицо — глаза, морщины, губы, широкие кустистые брови, взлетавшие вверх, когда он удивлялся тому, о чем говорил сам. Можно было закрыть уши, так ей казалось, и по мимике, быстрой и выразительной, догадываться о содержании сказанного. Слушать Виктора Ивановича было интересно — он говорил не лениво, не поучая, не изрекая истины, а рассуждал, это были именно рассуждения, спор с самим собой, увлеченный и по-юношески азартный.

— Вы писали стихи, — сказала она убежденно. — Не отказывайтесь.

— Не отказываюсь. Только кто их не писал…

— Извините, что я вас все время спрашиваю. Женщины ведь любопытны, — улыбнулась она и, отважившись, спросила: — Вы счастливы?

Виктор Иванович ответил не сразу.

— На этот вопрос ответить ой как нелегко.

— А в житейском смысле?

— Я не понимаю вас.

— Господи! — воскликнула Лариса Никитична. — Я нахалка, каюсь, но как вам живется, кто у вас жена, какая она…

— У меня нет жены.

— Развелись?

— Нет, она погибла, — ответил он и снова помолчал. — Нелепо: в горах пошла зачерпнуть воды, наклонилась, поскользнулась, упала в речку. На моих глазах… И я ничего не мог сделать. Бывает, и так уходят жены. Она была не новичком в горах, мы каждый отпуск проводили в них. Конечно, нелепость…

— Это ужасно, — тихо сказала Лариса Никитична и, продолжая думать о себе, добавила: — А жили вы с ней наверняка хорошо…

— Неплохо.

— Так всегда, если люди хорошо живут…

— Значит, вы живете плохо?

— Нет, почему же. Мирно, спокойно, в горы не ходим. И ни за что не пойдем. Что там интересного? Самые высокие горы, которые мы покорили, — это Ленинские горы. К чему нам иные? Любимая наша гора — «Казбек» у Никитских ворот. В этом подвале можно потерять жену, но лучше все-таки найти любовницу. Вот так мы живем, и только так, Виктор Иванович…

— И у нас ребенок, семья, кухня, гастроном, универмаги и универсамы и, конечно, «Казбек», в котором можно потерять мужа, но лучше все-таки найти любовника? — в ее тоне продолжал он.

— Приблизительно так. Кроме ребенка, его нет, и любовника, которого тоже нет. Я отсталая, старомодная. — Она засмеялась, и свой смех показался ей неестественным и пошлым, а потом вдруг с предельной откровенностью сказала: — Мы ведь не живем, а боремся. Жизнь — вообще-то борьба, но когда семейная жизнь — борьба, согласитесь, это ничего не имеет общего со счастьем. Да, впрочем, нельзя семейные дрязги называть борьбой… Простите, я поступаю скверно, когда показываю это белье, но чувствую, вы можете меня понять. Я так же, в сущности, одинока, как и вы, родственные души… Муж не пьет, он воспитанный человек — своеобразно, правда; преподает в институте, скоро защитит диссертацию. По анкете вроде бы все хорошо, но по душе, по душе, дорогой Виктор Иванович, страшно!

— Да вы просто не любите друг друга, вот и все. Или у вас излишне высокие критерии, а это, иными словами, неуживчивый характер…

— А как же быть с несомненным смыслом добра без высоких критериев? Как?

Они не заметили, как самолет заходил на посадку, и теперь он, приземлившись, упруго гасил скорость на посадочной полосе. Во Внукове моросил дождь, глухо погромыхивало небо. Накрывшись плащом, они побежали в здание аэропорта получать вещи Ларисы Никитичны.

— Виктор Иванович, а где мои яблоки? — спросила Лариса Никитична, доставая из чемодана плащ.

— Лежат они, наверное, спокойненько в зале ожидания или на скамейке, — помните, мы воду пили?

— Это вы виноваты. Заговорили меня, а я рот разинула.

— Может, вернемся?

— Если уж возвращаться, Виктор Иванович, так хотя бы лет на шесть назад.

В Москву они ехали в такси вместе с пожилыми супругами и молчали. Справа от нее сидел Виктор Иванович, а слева — супруг, раздражавший ее запахом дешевого одеколона и нафталина, разговорами с вернувшейся с юга женой о неожиданно испортившейся погоде в Москве, о том, как он получил телеграмму, как ехал во Внуково, боясь опоздать. «А ведь я не права, — подумала она, поймав себя на том, что относится к супругам с предубеждением. — Они рады встрече, может быть, скучали друг без друга. Нам нужно было взять другое такси. Пусть бы поворковали старички. Мы им мешаем, едем и молчим, а выйти нельзя — неуважительно к ним. Интересно, согласился бы Виктор Иванович выйти, предложи я ему? Михаил Викентьевич удивился бы: зачем? С ним ничего непредвиденного не случается и не может случиться. Неужели и Виктор Иванович спросит: зачем?»