Китовый ус - [117]
Тут бы Грахову тоже отступиться, помочь Алешке опять полюбить мать, пожертвовать ради будущего сына всем.
Зимой он снова лег в больницу, и там обнаружили, что язва у него превратилась в рак. Умирал Грахов изможденным, почти высохшим стариком в теплые солнечные дни, из палаты видел свежее, молодое весеннее небо. Незадолго до смерти он попросил пригласить к нему Антонину и сына, и когда они вошли в палату, увидел в глазах Алешки застывший ужас.
— Прости за все, Тоня, береги сына, — сказал он.
— И ты меня прости, — едва слышно сказала Антонина. — Может, поздно очень, но я принесла тебе воду и лимоны…
— Нет, Тоня, не поздно. Спасибо, — улыбнулся он. — Родной мой, Алешенька, слушай маму, учись хорошо и расти, сынок, хорошим человеком. — Грахов сомкнул реки, чтобы не видеть больше ужаса в глазах сына, сказал: — Прощайте. Спасибо, что пришли.
После ухода Антонины с сыном, Грахов почувствовал облегчение в душе, им овладело в последний раз спокойствие, вернулась полная, уже ничем не отягчаемая ясность сознания. Спор был закончен. Антонина и сын оставались в живых. Он ведь почувствовал, когда они были в палате, как уже далек от них, что уже стояла между ними стена, какая-то мембрана, отделившая его от жизни. И Грахов в последние часы жизни, уже не для себя, а ради истины, признал, что Антонина в целом оказалась права. Она совершала ошибки, а кто их не совершает, но в самом главном была права. Вряд ли она осознавала до конца, что поступает правильно. Безвольного мужа разлюбила — правильно, ведь есть же справедливый, хотя и жестокий закон естественного отбора, она не хотела, повторения его, граховской судьбы, в своем сыне — правильно, она не отступилась от Алешки, когда и шансов на победу у нее почти не было, — правильно, ведь что было бы с Алексеем Алексеевичем теперь, если бы она сдалась тогда. Не сдавалась, возможно инстинктивно предчувствуя близкую его, Грахова, смерть. Грахов задумался над последним вопросом в своей жизни: почему же так вышло, что Антонина, будучи далеко не мудрой женщиной, поступала, оказывается, мудро, почему все-таки она одержала верх, если даже допустить, что его болезнь, очевидно, близкая смерть, чистая случайность? Он нашел ответ, поразивший и обрадовавший его. Он догадался, что земная жизнь — по существу женская цивилизация. В сознании Грахова возникало множество фактов, подтверждающих эту догадку, то, что главным звеном в жизни природа избрала женщину, и он, забывшись стал мечтать о том, какую интересную книгу мог бы написать… Грахов до последних минут оставался Граховым.
В этот же день его навестил Руслан. Грахов просил помогать сыну в жизни, а затем стал вспоминать Уфу. Когда он заговорил о том, что случайная спутница должна почувствовать его смерть, Руслан хотел позвать дежурного врача, подумав, что больной начинает бредить.
Вернувшись домой, Руслан взял в кресло телефон и, хотя Грахов его об этом не просил, дозвонился до завода, где она работала, узнал через старых своих знакомых, что та три года назад вышла замуж и уехала из Уфы, по одним сведениям — в Кемерово, а по другим — в Оренбург.
Он знал, что Грахова уже нет — пока ждал соединение с Уфой, ему позвонили из больницы, и теперь ходил по квартире, заложив руки за спину и повторяя изредка одно и то же слово:
— Прекраснодушие… Прекраснодушие… Прекраснодушие…
А затем вернулся в кресло, откинул голову на мягкий, удобный для затылка валик и, сняв очки и закрыв глаза, продолжал мысль:
— Благими намерениями дорога в ад вымощена… Эх, старичок!..
КВАСЪ+ГАЗЪ. ВОДА
В Москве, пожалуй, как ни в одном другом городе, — конечно, если не брать во внимание города с преобладанием женского населения, — много пожилых женщин. Стариков мало — причиной тому война, да и живут они незаметнее и, как утверждает статистика, на семь лет меньше своих сверстниц. Старухи всегда на виду, в любом магазине, в метро, в автобусах, троллейбусах и трамваях — едут, озабоченные делами, нянчат внучат, выводят гулять на детские площадки, прогуливаются сами, собирают грибы и ягоды в подмосковных лесах, торгуют на рынках, сидят вечерами — нахохленные и в теплое время года — на скамеечках перед домами, на бульварах и в скверах и по извечной бабьей привычке обсуждают все, что случилось или может случиться в подвластной их обозрению жизни.
Среди них немало одиноких, войной обиженных и обойденных судьбой, не выходивших замуж, не имевших детей, с нетронутым материнским инстинктом и нерастраченной нежностью и лаской. Больше всего таких женщин в тех местах, где живут работницы всевозможных женских производств — текстильных, прядильных, швейных и тому подобных предприятий.
Евдокия Степановна Кулакова прожила жизнь именно в таком месте, в старой, тридцатых годов постройке, задуманной вначале как женское общежитие, а затем ставшей обыкновенным жилым домом с системой коммунальных квартир. Евдокия Степановна никогда и нигде звезд с неба не хватала, трудилась на прядильной фабрике честно и самоотверженно, и, сложись ее жизнь иначе, она была бы преданной своему мужу, детям и детям их детей.
В этом доме Евдокия Степановна занимала комнату девятиметровку, лелеяла и холила ее как живое существо — всегда она была у нее нарядной, праздничной. Евдокия Степановна получила ее после пятнадцати лет работы, досталась она ей как самая большая мечта — отказали тогда нескольким семейным, с детьми, а ей дали. Евдокии Степановне было стыдно, словно она позарилась на чужое, принадлежащее по праву не ей, и поэтому чуть не отказалась от такого подарка.
