Киевские митрополиты между Русью и Ордой (вторая половина XIII в.) - [28]

Никейская империя находилась в состоянии военных угроз со стороны сельджуков[324], монголов, перманентной войны с латинскими государствами и была вынуждена преодолевать споры и конфликты с единоверными политическими образованиями, возникшими на осколках распавшейся Византии. Эта нестабильность проявлялась и в церковной плоскости. Трудности преследовали патриархию уже с первых дней падения Царьграда. Спасшийся во время погрома Константинополя патриарх Иоанн Х Каматир, родственник супруги императора Алексия, покинул разграбленную столицу и пребывал во фракийском городе Дидимотихе. Несмотря на то, что в 1204 г. в почти захваченной латинянами столице Иоанн сам венчал Феодора императорским венцом, по прошествии двух лет, в 1206 г., он отказался переехать в Никею и провозгласить Ласкариса императором, совершив его помазание. Обряд, на соблюдении которого настаивал Феодор, очевидно, воспринимался современниками как прямое заимствование из латинской церемонии помазания Болдуина, покорителя Константинополя и первого латинского императора на берегах Босфора[325]. Иоанн оказался настолько решительным в своем нежелании отбыть под опеку Ласкариса, что даже сложил с себя сан, о чем оповестил духовенство. Данный шаг святителя, к сожалению, не получил всесторонней оценки в отечественной историографии[326], поэтому можно лишь догадываться о причинах произошедшего.

Помазание Феодора на царство совершил новоизбранный местным духовенством (не без помощи самого Ласкариса) патриарх Михаил Авториан. Правда, некоторое время права нового православного патриарха, усвоившего себе титул «Вселенского», если и имели признание, то только в пределах Никеи. Во всяком случае, в 1207 г. Михаил оказался вынужден потребовать от подчиненного ему духовенства принесения клятв верности Ласкарису, что должно было поддержать не только авторитет Феодора, но и самого патриарха. В это же время в Константинополе действовал латинский патриарх, признанный частью местного греческого священства, высказавшего готовность поминать за церковными службами, на многолетии, папу[327].

Не менее спорной была ситуация в Болгарии. Здесь архиепископ Василий при одобрении своего покровителя Иоанна Колояна последовал примеру греков и, воспользовавшись их слабостью, нарек себя высшим церковным саном восточно-христианского мира и подписывался как патриарх. Но наибольшую проблему представляли настроения греческого священства в Эпире. Здесь господствовали настроения, основанные на убеждении, что помазание Феодора и избрание патриарха в Никее — незаконны. Это мнение имело немало сторонников среди самых разных слоев духовенства. Что же касается прав Константинопольского патриарха, то реагируя на действия никейских первосвятителей, эпирцы и их приверженцы вполне обоснованно считали, что константинопольский патриарх не имеет канонических оснований для вмешательства в жизнь других поместных церквей[328]. Эта напряженность, а порой и неопределенность продлилась вплоть до восстановления в 1261 г. византийской империи. Так, например, в начале 40-х годов XIII столетия патриаршая кафедра подолгу пустовала, а вокруг нее не утихали споры и волнения. Волны этих церковно-политических бурь и интриг наверняка доходили и до Руси, но здесь они оставались в стороне.

Разоренная и небезопасная русская митрополия в условиях войны едва ли могла привлекать внимание греков. Очевидно, амбициозный князь Михаил Черниговский воспользовался представившейся возможностью и возвел на митрополию своего ставленника, некоего Петра Акеровича, вероятно, игумена монастыря Спаса-на-Берестове. Личность этого предстоятеля, не единожды привлекавшая внимание поздних историков, таинственна[329]. О его существовании, как «архиепископа Руси», упоминают только западноевропейские источники — Матвей Парижский и хроника Бретонского монастыря[330]. Древнерусские летописи, сообщая об игумене Петре[331], ничего не знают о митрополите Петре. Причины этого не вполне ясны. Именно этим можно объяснить то, что личность данного митрополита стала предметом небольшой, но крайне интересной дискуссии.

Первым, кто высказался в пользу гипотезы о том, что таинственным русским архиепископом следует считать прежнего игумена Петра Акеровича, состоявшего на дипломатической службе у своего князя Михаила Черниговского, был С. Томашевський[332]. К подобной версии был склонен и А.В. Карташев, увидевший в этом архиепископе главу русской митрополии. Но принимая во внимание то обстоятельство, что ни византийские, ни русские источники ничего не знают об этом митрополите, ученый полагал, что Петр Акерович не являлся в полном смысле первосвятителем и оставался лишь нареченным митрополитом[333], возглавляя церковь исключительно административно. То есть А.В. Карташев видел в Петре одного лишь только носителя митрополичьего сана, т. е. архиерея, не обладавшего каноническими и богослужебными правами реального предстоятеля поместной церковной организации. Еще одним сторонником данной идеи был В.Т. Пашуто. Признавая в архиепископе Петре того самого игумена Петра Акеровича, он все же отказывал ему в реальной канонической власти над митрополией