Киевские митрополиты между Русью и Ордой (вторая половина XIII в.) - [27]
К 1239 г. Михаил и Даниил примирились. Галицкий князь обещал вернуть город Михаилу[309]. Однако тот в Киев так и не выехал[310].
Вероятной причиной этой медлительности являлся страх перед монголами[311]. Черниговский князь возвратился в Киев, разместившись на одном из днепровских островов, только после того, как войска Батыя ушли из разоренного ими города[312].
Бегство князей из Киева, а затем и падение города позволяют рассматривать исчезновение митрополита Иосифа, судьба которого стала предметом непродолжительной, но весьма показательной научной дискуссии, в качестве закономерного явления[313]. Возникшая ситуация способствовала если не разрушению, то, несомненно, дезорганизации и без того довольно слабой системы высшего церковного управления, еще не вполне сформировавшейся ко времени нашествия[314]. Однако и дальнейшие события вплоть до 1251 г. показали, что судьбы киевских митрополитов во многом были обусловлены судьбами стоявших за ними князей и политических сил. Поэтому представляет интерес, во-первых, выяснить состояние высшего церковного управления на Руси после падения Киева, во-вторых, уточнить логику событий, связанных с выбором кандидата для занятия вакантной митрополичьей кафедры, и, в-третьих, проследить изменения в отношении главы русской церкви к монголам.
Возвращение Михаила в разоренный Киев должно было способствовать восстановлению церковной жизни и канонического управления. Перед Русью впервые открывалась возможность выбрать кандидата на митрополию без принципиального нарушения обычаев византийского мира и без прямого вмешательства патриархии, которая в эти годы сама находилась в изгнании в Никее и переживала не менее тяжелые времена. Острота проблемы сохранения церковного единства Руси обнаруживается уже в том, что исчезновение митрополита Иосифа, чем бы оно ни объяснялось, трусостью или дипломатическими интересами Византии, дезориентировало систему церковного управления. Собственно, и проблема каноничности действий киевского иерарха и патриархии, оставивших огромную митрополию без церковного управления в исторической науке не разрешена. Высказанные по этому поводу мнения лишь объясняют мотивы оставления кафедры, но не дают каноническую оценку произошедшему[315]. Между 1240 и 1251 гг. не зафиксировано ни одного рукоположения епископов. Только появление трех претендентов на митрополию позволяет обнаружить некоторую вялую активность в направлении воссоздания архиерейского управления.
Судя по всему, вопрос о возведении епархиальных архиереев в глазах епископов и князей, которые, кстати, тоже не торопились с восстановлением кафедр, считался компетенцией митрополита[316]. Поэтому наиболее важным считалось решение проблемы занятия киевской первосвятительской кафедры. Правда, и здесь епископат проявлял предусмотрительную осторожность, вызванную опасением быть наказанными подобно тому, как это произошло в 1156 г., когда новый митрополит Константин «низложил климову службу» и подверг церковным прещениям союзников своего предшественника[317].
О неудовлетворительном состоянии высшей церковной власти в период нашествия и последующие годы можно судить, по меньшей мере, по двум важным признакам, во-первых, по росту злоупотреблений среди епископата и, во-вторых, по участию архиереев в династических конфликтах. О не высокой нравственности архиереев позволяют заключить решения Владимирского собора 1274 г., обличившие главный порок церковных иерархов этого периода — взяточничество, симонию[318]. Источниками злоупотребления, скорее всего, стали а) концентрация в руках архиереев (помимо канонических) существенных светских прав, б) необычайная степень свободы, открывшаяся перед епископатом в период отсутствия твердых основ великокняжеской и митрополичьей власти, в) предоставленные церкви со стороны монголов льготы, выведшие епископскую власть из-под княжеского и какого-либо иного суда[319].
Не менее остро стояла проблема втягивания епископов во внутриполитическую борьбу на фоне русско-монгольского противостояния. Так, например, неприглядно смотрится вмешательство галицкого архиерея и перемышльского владыки в политическую борьбу в княжестве в 1240–1242 гг. Оба епископа стали участниками «крамолы» против Даниила. Дело завершилось постыдным бегством заговорщиков[320]. Примечательно, что перемышльский архиерей назван «владыкой», что говорит о сосредоточении в его руках значительной светской власти[321]. Прежде, в период подобных ссор, войн и противостояний, архиереи либо не вмешивались в борьбу враждовавших сторон, либо выступали в качестве примирителей[322]. Даже амбициозный любимец Андрея Боголюбского ростовский епископ Феодор не выступал с открытыми действиями против соперничавших с владимирским князем иных княжеских группировок. Не имело антикняжеской направленности и участие в 1113 г. митрополита Никифора в возведении на престол Владимира Мономаха[323]. Ныне же епископы оказались замешанными в тайном заговоре против своего князя. Нельзя исключить возможности того, что действия иерархов могли объясняться не только сближением архиереев с местными боярскими группировками, но и возросшей свободой их действий, неподконтрольных церковной и княжеской властям. Не способствовала стабилизации канонической жизни на Руси и состояние дел в патриархии, расположившейся после падения Констанитинополя в Никее и переживавшей тяжелый период своей истории.
