Киевские митрополиты между Русью и Ордой (вторая половина XIII в.) - [24]
Тем не менее, особый статус митрополитов, да и самого византийского духовенства, заключавшийся в том, что, будучи легатами, те представляли интересы империи, обязывал греческих иерархов к определенному и хорошо предугадываемому отношению к латинской Европе. Поэтому интересы византийского епископата не ограничивались интересами Русско-Византийских отношений. В сферу их внимания попадали, в том числе и отношения Руси с Западной Европой.
Можно выделить, по крайней мере, две группы причин такого ревностного отношения византийцев в этом направлении. Несомненно, основная причина сложных политико-канонические противоречий — разногласия, существовавшие во взаимоотношениях между Византией, с одной стороны, и Римом и Германией, с другой. Завуалированные догматическими противоречиями споры за права первенства чести, церковный и политический контроль над спорными территориями и, наконец, существенные различия в понимании политических целей и принципов существования христианского мира, безусловно, становились мощными факторами взаимного непонимания, недоверия и ревности. Все перечисленное усугублялось осознание целостности христианского мира, оказавшегося перед угрозой исламского вторжения[272].
Вторая группа причин была обусловлена внутренними проблемами в самой церковной организации Руси. Наличие целого ряда заимствований, привнесенных из Европы в русскую церковную жизнь и жизнь правящего дома Рюриковичей, детально проанализированных в работах М.В. Мурьянова, М.Ю. Парамоновой, А.В. Назаренко, В.В. Милькова, К.А. Костромина, П.И. Гайденко и Т.Ю. Фоминой, позволяют заключить, что митрополиты домонгольской Руси едва ли были способны контролировать отношения собственного клира с западных христианством. Эта продолжительная слабость митрополичьего авторитета и византийского влияния даже в церковной среде нашла свое отражение в целом комплексе свидетельств: в бегстве Анастасия Корсунянина в Польшу[273], в латинских влияниях в Борисо-Глебском культе[274], в возможном участии будущего митрополита Илариона в дипломатии Ярослава[275], во введение на Руси волей митр. Ефрема празднования перенесения мощей святителя Николая из Бари[276], в учреждении в Новгороде помимо воли митрополита празднеств и культов латинских святых, в деятельность ирландского монастыря Антония Римлянина в Новгороде[277], в заимствованиях архитектурных и литургических элементов из западноевропейской церковной жизни[278], в терпимом отношении, а порой и в дружественных связи новгородских архиереев с западноевропейским духовенством, пребывавшем на территории города, а также в иных признаках[279]. Подобные связи и симпатии не могли не беспокоить киевских архиереев, власть которых над большинством русских кафедр, пользовавшихся покровительством князей и городов, в обозначенный период, до 60–80-х гг. XII в., была во многом условной[280]. Все происходившее во многом было обусловлено самыми близкими отношениями русских князей и знати с правящими домами Европы и их дворами.
По мнению К.А. Костромина, появление антилатинских обличительных сочинений на Руси имело не столько практическое значение, сколько отвечало византийской традиции, предполагавшей написание архиереями подобных полемических творений[281]. Вместе с тем, нельзя не учесть еще одну точку зрения, предположение, высказанное П.И. Гайденко. Он допустил, что полемические произведения в какой-то мере все же могли быть востребованы обстоятельствами времени, поскольку обращены не столько к местному, восточнославянскому, сколько греческому духовенству на Русской земле. Послания не имели широкого хождения, а порой, как в случае послания митрополита Леона, даже не были переведены[282]. Поэтому единственными, кто мог выслушать или прочитать сочинение своего митрополита могли оказаться только византийцы. Возникшая на Руси ситуация осложнялась тем, что подобное терпимое отношение духовенства к латинянам могло легко найти сочувствие и понимание в княжеской среде, связи которой с Западной Европой и ее культурным нормам становились предметом особого беспокойства. Подтверждение этих беспокойств обнаруживаются в послании Феодосия к князю Изяславу, обличавшем «пороки» латинян[283], и в рекомендациях Иоанна II, призывавшего близких к князьям иноков не одобрять княжеские браки с западноевропейцами[284]. Судя по числу этих браков, опасения византийцев были ненапрасными[285]. Если при этом учесть то, что жены князей могли сохранять право молиться на латинский манер[286], а русские князья принимали финансовое участие в религиозной жизни Западной Европы[287], то эмоциональность этого послания и пастырская ревность греков в вопросах сближения князей с церковными и светскими кругами Европы становятся вполне объяснимыми и понятными
