Капитан Арена - [74]

Вошли оба священника: одного из них звали Франческо Пеллегрино, он приходился дядей тому самому Джорджо Пеллегрино, который поспособствовал смерти Мюрата; другой звался дон Антонио Масдеа.

— Итак, господа, — сказал Мюрат, делая шаг им навстречу, — чего вы хотите? Говорите скорее, через три четверти часа меня расстреляют, и я не могу терять время.

— Генерал, — промолвил Пеллегрино, — мы пришли спросить вас, хотите ли вы умереть как христианин?

— Я умру как солдат, — ответил Мюрат. — Ступайте!

После такого резкого отпора Пеллегрино сразу удалился, но Антонио Масдеа остался. Это был красивый старик с внушительным лицом, степенной походкой, естественными манерами. Мюрат вначале выразил нетерпение, увидев, что этот священник не последовал за своим спутником, но, заметив глубокую скорбь, отражавшуюся в его чертах, сдержался.

— В чем дело, отец мой, — обратился он к нему, — разве вы меня не слышали?

— Вы не так принимали меня в первый раз, когда я вас увидел, ваше величество; правда, в ту пору вы были королем, и я приходил просить вас о милости.

— В самом деле, — сказал Мюрат, — ваше лицо мне как будто знакомо: где же я вас видел? Помогите мне вспомнить.

— Здесь, ваше величество. Когда вы приезжали в Пиццо в тысяча восемьсот десятом году, я приходил просить вас о помощи, чтобы закончить строительство нашей церкви: я ходатайствовал о двадцати пяти тысячах франков, а вы прислали мне сорок тысяч.

— Стало быть, я предвидел, что буду похоронен здесь, — с улыбкой ответил Мюрат.

— Так вот, ваше величество! Неужели вы откажете старику в последней милости, о которой он вас просит?

— И какой же?

— Умереть как христианин.

— Вы хотите, чтобы я исповедался? Ну что ж! Внимайте: ребенком я ослушался своих родителей, которые не хотели, чтобы я становился солдатом. Это все, в чем мне следует покаяться.

— Но, ваше величество, не соблаговолите ли вы дать мне письменное свидетельство, что умираете в католической вере?

— О! С этим нет вопросов, — сказал Мюрат и, присев к столу, за которым он уже писал, набросал следующие строки:

«Я, Иоахим Мюрат, умираю как христианин, веруя в святую католическую церковь, апостольскую и римскую.

Иоахим Мюрат».

И он вручил записку священнику.

Священник направился к двери.

— Отец мой, — произнес Мюрат, — благословите меня.

— Я не осмеливался благословить вас вслух, но благословлял сердцем, — ответил священник.

И он положил обе руки на эту венценосную голову.

Мюрат склонился и тихо произнес несколько слов, похожих на молитву; затем он подал дону Масдеа знак оставить его одного. На этот раз священник повиновался.

Время между уходом священника и установленным часом казни истекло, и никто не мог сказать, чем занимался Мюрат в течение этого получаса. Несомненно, он вспоминал всю свою жизнь, которая началась в безвестной деревне и, метеором сверкнув в блеске королевского величия, вернулась, чтобы угаснуть, в другую никому неведомую деревню. Можно утверждать лишь, что часть этого времени он употребил на свой туалет, ибо, когда генерал Нунцианте вернулся, он нашел Мюрата готовым, будто к параду; его черные волосы были аккуратно расчесаны на лбу, обрамляя спокойное мужественное лицо; опираясь на спинку стула, он стоял в позе ожидания.

— Вы опоздали на пять минут, — сказал Мюрат. — Все ли готово?

Генерал Нунцианте не смог ему ответить, настолько он был взволнован, однако Мюрат прекрасно понял, что его ждут во дворе; к тому же в эту минуту послышался стук нескольких ружейных прикладов о плиты.

— Прощайте, генерал, прощайте, — сказал Мюрат. — Я поручаю вам свое письмо к моей дорогой Каролине.

Затем, увидев, что генерал прячет лицо в ладонях, он вышел из комнаты и шагнул во двор.

— Друзья мои, — сказал он ожидавшим его солдатам, — вам известно, что я сам подам команду «Огонь!». Двор не слишком широк, так что вы сможете выстрелить точно: цельтесь в грудь, поберегите лицо.

И он занял место в шести шагах от солдат, поднявшись на одну ступеньку и почти прислонившись к стене.

В тот момент, когда он собирался скомандовать «Огонь!», началась какая-то суматоха: уголовники, которые располагали лишь одним зарешеченным окном, выходившим во двор, оспаривали друг у друга место около него.

Офицер, возглавлявший взвод, приказал им умолкнуть, и они стихли.

И тогда Мюрат скомандовал «Заряжай!», скомандовал холодно, спокойно, без задержки и спешки, как сделал бы это на простом учении. При слове «Огонь!» прозвучали только три выстрела, и Мюрат остался на ногах. Среди оробевших солдат шестеро не стреляли, а трое выстрелили выше его головы.

Вот когда это львиное сердце, превращавшее Мюрата во время битвы в полубога, проявило себя во всей своей страшной силе. Ни один мускул не дрогнул на лице бывшего короля. Ни единое движение не выдало его страха. У любого человека может достать смелости умереть один раз, а у Мюрата ее хватило, чтобы умереть дважды!

— Спасибо, друзья, — произнес он, обращаясь к солдатам, — спасибо за чувство, которое вы проявили, пощадив меня. Но все равно ведь придется кончить тем, с чего вы должны были бы начать, так что начнем сначала, и на этот раз никакой пощады, прошу вас.