Капитан Арена - [6]

Статья 46.

«Из всех ограничительных мер, которыми пользуются ныне в приютах и в заведениях для душевнобольных у всех наиболее цивилизованных народов Европы, будут приняты только три: заточение в комнате, связывание в подвесной койке и смирительная рубашка, ибо директор Палермского сумасшедшего дома убежден не только в неэффективности, но и в реальной опасности вращательных машин, холодных ванн и смирительной кровати — способов подавления еще более жестоких, чем использование цепей, упраздненное в некоторых заведениях».

Статья 48.

«Однако, ввиду того, что при уходе за умалишенными приходится иногда прибегать к силе, в крайних случаях сила станет применяться. Тогда принуждение будет осуществляться не с шумом и суровостью, а твердо и в то же время человечно, давая при этом больным понять, насколько возможно, те терзания, какие испытывают их надзиратели, вынужденные пользоваться по отношению к ним подобными методами».

Статья 51.

«Использование смирительной рубашки допустимо только по распоряжению директора, но во время ее применения будут приняты все меры предосторожности, в особенности когда дело касается женщин, которым стягивание ремней может нанести большой вред при сжатии грудных мышц».

Я заканчивал чтение delle Instruzioni[5] (таково название этих правил), когда вошел барон в сопровождении Лукки, который был полностью успокоен своей игрой на скрипке и, узнав мое имя, хотел как собрат по поэзии сделать мне комплименты. Он знал мои пьесы «Антони» и «Карл VII» и попросил меня написать несколько стихов в его альбом. Я попросил его о том же, но он потребовал отсрочки до следующего утра, желая написать стихи специально для меня. Он совершенно успокоился, говорил мягко и в то же время очень серьезно, и если не считать сохранившейся у него убежденности, что он Данте, то в эту минуту в его поведении не было ничего от безумца.

Настало время нашего отъезда; впрочем, одно из зрелищ, которые я могу выносить совсем недолго и с большим трудом, — это зрелище безумия. Барон, у которого были дела в нашей стороне, предложил проводить нас, и мы согласились.

Пересекая двор, я снова увидел девушку, искавшую утешения у барона; она стояла на коленях перед бассейном фонтана и смотрелась в него, как в зеркало, забавляясь тем, что окунала в воду длинные локоны своих волос, а затем прикладывала их мокрые концы к своему пылающему лбу.

Я спросил барона, какое событие вызвало столь мрачное и тягостное безумие, вылечить которое он и сам не питал никакой надежды. Барон рассказал мне следующее.

Костанца (напомним, что именно так барон называл девушку) была единственной дочерью последнего графа делла Брука; вместе с ним и с матерью она жила в поместье, находившемся между Сиракузой и Катанией, в одном из тех старых замков сарацинской архитектуры, которые сохранились еще кое-где на Сицилии. Однако, несмотря на уединенность замка, красота Костанцы славилась от Мессины до Трапани; и не один раз молодые сицилийские вельможи под предлогом того, что ночь застала их в пути, приходили просить у графа делла Брука гостеприимства, в котором он никогда не отказывал. То был способ увидеть Костанцу. А увидев ее, они почти все уезжали безумно в нее влюбленные.

Среди таких корыстных посетителей мелькнул однажды кавалер Бруни. Это был мужчина двадцати восьми — тридцати лет, имевший поместья в Кастро Джованни и слывший одним из тех горячих, страстных мужчин, которые не остановятся ни перед чем, чтобы удовлетворить любовное желание или совершить акт мести.

Костанца обратила на него не больше внимания, чем на других, и кавалер Бруни провел в замке делла Брука одну ночь и один день, не оставив после своего отъезда ни малейшего воспоминания ни в сердце, ни в мыслях девушки.

Следует тут же сказать, что и ее сердце, и ее мысли были заняты иным. У графа ди Риццари был замок, расположенный всего в нескольких милях от того, где жил граф делла Брука. Старинная дружба связывала двух соседей, и потому они почти всегда гостили один у другого. Граф ди Риццари имел двоих сыновей, и младший из них, по имени Альбано, любил Костанцу и был любим ею.

К несчастью, общественное положение младшего сына в сицилийской дворянской семье довольно печально. Старшему сыну уготована обязанность поддерживать честь имени, и, следовательно, к старшему переходит все состояние. Любовь Костанцы и Альбано не только не радовала обоих отцов, но даже внушала им опасение за будущее. Они решили, что раз Костанца любит младшего брата, то вполне может полюбить и старшего; и бедного Альбано под предлогом завершения образования отправили в Рим.

Альбано уехал в отчаянии тем более сильном, что намерение отца представлялось очевидным. Бедному юноше было уготовано вступить в духовное звание, но чем глубже заглядывал он в себя, тем больше убеждался, что у него нет ни малейшего призвания к церковному служению. И все-таки ему пришлось повиноваться: на Сицилии, отстающей от всех стран на целое столетие, отцовская воля до сих пор остается святой. Со слезами на глазах молодые люди поклялись, что всегда будут принадлежать только друг другу; но, давая такое обещание, и он, и она знали ему цену. Так что оно мало обнадежило их относительно будущего.