Каменная река - [7]

Шрифт
Интервал

— Вон они! — Тури показал пальцем на Пирипо, командира и троих офицеров, разместившихся вокруг стола, на котором солдат расставлял бутылки и стаканы.

Здесь нам было так хорошо видно и слышно, будто мы сидели в зрительном зале. Командир уже собрался сообщить секретарю какие-то важные новости, но тут нас кто-то окликнул сверху.

— Чернявый, холера! — разозлился я. — Сейчас из-за него нас тут накроют!

Нахалюга проворно вскарабкался по тропинке и вскоре вернулся вместе с Чернявым.

— Куда вы попрятались, скоты? — ворчал тот. — Видите, я таки ее изловил.

Опутанная сплетенной из травы веревкой ящерица отчаянно извивалась. Тури, выпучив глаза, погрозил Чернявому кулаком.

— Ты что, пулю в лоб захотел? Глянь туда.

Чернявому кровь ударила в голову, он чуть не бросился на Тури, и тогда они оба непременно сорвались бы вниз, но, к счастью, вовремя увидел Пирипо и офицеров, распивавших вино.

— Ах ты черт! — воскликнул он. — Как это вы такое местечко отыскали?

Мы плюхнулись в пыль и снова стали прислушиваться к доносившимся снизу голосам.

— Мы могли бы провести операцию, — говорил командир, обмахиваясь своей фуражкой, как веером. — Но будет лучше, если население добровольно нас поддержит. Поэтому мы очень рассчитываем на вас. Нам нужны хлеб, фрукты, вино, цыплята и женщины. Иначе как мы будем вас защищать? Говорят, американцы уже два дня как высадились на Сицилии. Это может обернуться большой бедой! Сегодня одиннадцатое июля тысяча девятьсот сорок третьего года… Если мы займем оборону в горах и в Минео, то наверняка сбросим врага в море, как требует дуче.

Пирипо не проронил ни слова, только задумчиво хмурил брови. Отхлебнув из стакана, он нечаянно пролил немного, так что пальцы будто окрасились кровью. Седые космы свисали на лоб, черная рубашка на груди была расстегнута. Помощник Пирипо Коста и парикмахер Брачилитоне глядели на него исподлобья. А я почему-то вдруг вспомнил, что сегодня мне исполнилось тринадцать лет.

— У меня сегодня день рождения, — сообщил я и тут же пожалел о своих словах.

— Подумаешь! — презрительно скривился Нахалюга.

Пирипо отставил стакан и спросил:

— А что же наши немецкие союзники?

— Сейчас разговор идет об итальянцах, об их чести и достоинстве, — ответил командир, перестав обмахиваться фуражкой. — Неужто вы хотите, чтоб я пошел на крайность — занял Минео? Что ж, пойду, если мои требования не будут выполнены. Вы когда-нибудь были солдатом? Представляете, что значит не иметь обмундирования и продовольствия? Это значит, что армия превратится в орду бандитов, мародеров, дезертиров!

— Но секретарь спросил вас о союзниках, — вмешался Коста, застегивая верхнюю пуговицу черной рубашки.

— Да вы что, с луны свалились? — взорвался командир и еще яростнее замахал фуражкой. — Они же нас предали на русском фронте! Им бы свою шкуру спасти. И здесь будет то же самое, уж вы мне поверьте.

— Стало быть, хлеб, вино, оливковое масло, мясо, — вполголоса перечислял секретарь, приглаживая редкие волосы.

— И женщины.

— Женщины?

— Вот именно.

— Да откуда я все это возьму?

Командир вскочил, отбросил фуражку и заорал:

— Черт вас побери совсем! Фашист вы или не фашист?! Для чего, спрашивается, вас назначили секретарем?

— Да что я могу один? Если бы за мной стояла молодежь, я бы собрал все население, произнес бы речь… А теперь, когда американцы высадились на Сицилии, нас, чернорубашечников, единицы, от силы человек двадцать. Быть фашистом в такое время — настоящий героизм!

Мы следили за ними, стараясь не шевелиться; Чернявый даже умудрился помочиться, не вставая.

Нахалюга внезапно предложил:

— Давайте запустим камнем в командира!

Никто ему не ответил; у меня все не выходило из головы, что мне сегодня тринадцать лет.

Солдат разлил оставшееся вино по стаканам (мы даже слышали, как оно булькает), но пить никто больше не стал. Видно, всем передалось нервное напряжение командира, который молча вышагивал взад-вперед по тропинке.

Брачилитоне вскочил и подобострастно вытянулся, словно в ожидании приказаний, отчего сделался еще больше похож на обезьяну.

— Что ж, — изрек наконец командир, — положение незавидное и у вас, и у нас, я просто не знаю, что будет, если мы не сумеем между собой договориться.

Секретарь и его приспешники вымученно улыбнулись.

— К вечеру я пришлю солдат, — заключил командир. — Все, что раздобудете, погрузите на мулов — они нам понадобятся, если придется из стратегических соображений отходить через горы. Ведь почти все наши грузовики выведены из строя.

— Нынче вечером? — встревоженно переспросил секретарь. — Давайте отложим хотя бы до завтра, до полудня.

— История не стоит на месте! Вдруг нас завтра перебросят в окрестности Катании? А возможно, прикажут занять линию обороны возле Мессины или в Калабрии.

— В Калабрии? — эхом откликнулся Пирипо и как-то весь съежился.

— Это я так, для примера. Не здесь же мне торчать? Думаю, вы и сами не хотите, чтоб вас бомбили. Слыхали небось, какой ад они устроили в Катании и Палермо?

У Пирипо, похоже, пропала охота спорить: в конце концов, сегодня вечером или завтра утром — не все ли равно? Отдуваясь, он расстегнул еще одну пуговицу на рубашке и бессильно свесил на грудь свою голову-кочан.


Еще от автора Джузеппе Бонавири
Нечестивый монастырь и его монахи

В романах и рассказах известного итальянского писателя перед нами предстает неповторимо индивидуальный мир, где сказочные и реальные воспоминания детства переплетаются с философскими размышлениями о судьбах нашей эпохи.


Лили и Лоло в полете

В романах и рассказах известного итальянского писателя перед нами предстает неповторимо индивидуальный мир, где сказочные и реальные воспоминания детства переплетаются с философскими размышлениями о судьбах нашей эпохи.


Близнецы

В романах и рассказах известного итальянского писателя перед нами предстает неповторимо индивидуальный мир, где сказочные и реальные воспоминания детства переплетаются с философскими размышлениями о судьбах нашей эпохи.


Волшебный лес

В романах и рассказах известного итальянского писателя перед нами предстает неповторимо индивидуальный мир, где сказочные и реальные воспоминания детства переплетаются с философскими размышлениями о судьбах нашей эпохи.


Звонарь

В романах и рассказах известного итальянского писателя перед нами предстает неповторимо индивидуальный мир, где сказочные и реальные воспоминания детства переплетаются с философскими размышлениями о судьбах нашей эпохи.


Иисус и Джуфа

В романах и рассказах известного итальянского писателя перед нами предстает неповторимо индивидуальный мир, где сказочные и реальные воспоминания детства переплетаются с философскими размышлениями о судьбах нашей эпохи.


Рекомендуем почитать
Разговор в спальном вагоне

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Тэнкфул Блоссом

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Шесть повестей о легких концах

Книга «Шесть повестей…» вышла в берлинском издательстве «Геликон» в оформлении и с иллюстрациями работы знаменитого Эль Лисицкого, вместе с которым Эренбург тогда выпускал журнал «Вещь». Все «повести» связаны сквозной темой — это русская революция. Отношение критики к этой книге диктовалось их отношением к революции — кошмар, бессмыслица, бред или совсем наоборот — нечто серьезное, всемирное. Любопытно, что критики не придали значения эпиграфу к книге: он был напечатан по-латыни, без перевода. Это строка Овидия из книги «Tristia» («Скорбные элегии»); в переводе она значит: «Для наказания мне этот назначен край».


Триумф и трагедия Эразма Роттердамского; Совесть против насилия: Кастеллио против Кальвина; Америго: Повесть об одной исторической ошибке; Магеллан: Человек и его деяние; Монтень

Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881 — 1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В девятый том Собрания сочинений вошли произведения, посвященные великим гуманистам XVI века, «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского», «Совесть против насилия» и «Монтень», своеобразный гимн человеческому деянию — «Магеллан», а также повесть об одной исторической ошибке — «Америго».


Нетерпение сердца: Роман. Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой

Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881–1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В третий том вошли роман «Нетерпение сердца» и биографическая повесть «Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой».


Том 2. Низины. Дзюрдзи. Хам

Во 2 том собрания сочинений польской писательницы Элизы Ожешко вошли повести «Низины», «Дзюрдзи», «Хам».