Калигула - [16]

— С той ли стороны или с другой, в моих жилах течёт вражеская кровь, — и рассмеялся.

Его сын Гай вздрогнул от леденящей тревоги, и никто не откликнулся на этот смех. В гнетущем молчании Германик попросил капитана флотилии показать точное место знаменитого сражения.

Капитан выразительно махнул рукой в самый дальний угол бухты.

— Марк Антоний укрыл свои корабли там… — И с сожалением прокомментировал: — Он избрал отчаянно рискованную стратегию: собрать оставшихся людей, погрузить их на свои немногие корабли и через море перенести войну в Италию.

Он не пояснил, что такой выбор был сделан после бессонных ночей, безудержного пьянства и мучительных тревог ясновидящей Клеопатры, а только сказал:

— Флот Августа поймал их в ловушку у выхода из бухты. Был второй день сентября. Моряки Августа разъярились, так как месяцами не получали жалованья, и хитрый Август объявил, что корабли Клеопатры везут сокровища. Но самого Августа на борту не было: за него сражались его флотоводцы. Я слышал, что он стоял вон там, на холме, где за несколько веков до того возвели небольшой храм Аполлона.

— Где? — спросил Гай.

Но над холмом сгустился морской туман.

— Ещё увидишь, — пообещал ему капитан. — Август, завернувшись в плащ из белой шерсти, стоял и смотрел, пока не рассеялись последние корабли Марка Антония. Однако в тумане, — усмехнулся он, — Марку Антонию и Клеопатре удалось вывезти сокровища — гору золота, больше двадцати тысяч талантов. И Август был вне себя.

Молодой Гай заметил, что сердце капитана на стороне побеждённого, а не победителей.

— После победы Август всех удивил, объявив, что Аполлон из того храма неизвестно почему помог ему победить. И возвёл ему жертвенник. На самом-то деле это был памятник самому себе.

При этих словах ветер отогнал туман и открыл на холме белеющее мрамором священное здание.

На первой террасе были вбиты массивные ростры (бронзовые тараны с тремя рогами, которые пропарывали киль вражеского корабля) от тридцати шести таранных кораблей, потерянных Марком Антонием. Они были расплющены и разломаны, их сокрушающая ударная мощь не избежала поражения. На второй террасе было высечено из мрамора шествие богов, несущих триумфальную бронзовую статую Августа.

А над всем этим, окружённый портиком, стоял алтарь бога, давшего Августу власть над империей.

— Август понимал, что если привлечёшь на свою сторону какого-нибудь бога, то удвоишь страх врагов, — прокомментировал капитан.

На другом же берегу бухты раскинулось усыпанное камнями плоскогорье. Капитан торжественно указал на него:

— Перед сражением Марк Антоний встал лагерем вон там.

Тем временем корабли бросили якоря в бухте, и капитан объявил остановку для починки снастей.

— Хочу подняться на плоскогорье, — заявил Германик и быстро направился туда, чтобы успеть до захода солнца.

Два его старших сына пошли в портовые улочки. Гай же, осторожно шагая и глядя по сторонам, последовал за отцом туда, где виднелись остатки того наспех поставленного лагеря, камни, разбросанные по траве доски и брёвна.

Из-за этой давней проклятой войны Германик втайне очень страдал, и когда его сын Гай осмелился тихо сказать: «Я ничего не знаю об этой части нашей семьи», — он против обыкновения быстро и резко обернулся и ответил:

— Твоя семья — это я и твоя мать. Все остальные принадлежат истории.

И дверь этой беседы захлопнулась.

К вечеру прибыла депеша из Брундизия от Татия Сабина — с бурным негодованием он сообщал Германику, что Тиберий назначил своего верного Кальпурния Пизона префектом провинции Сирия. «Тебе нужно остерегаться, — писал Сабин, — за твоей с виду триумфальной миссией исподтишка поручено надзирать непримиримому врагу».

В памяти молодого Гая всплыл образ сенатора, который в день триумфа издали смотрел на отца и смеялся, а его мать Агриппина тревожно прошипела:

— Это идея Новерки.

Её красивое лицо исказилось от злобы.

— Кальпурний привезёт с собой в Сирию и свою жену Планцину, — предрекла она.

Агриппине с ужасом представилось, какие инструкции дала Новерка этой своей верной и неразборчивой в средствах сообщнице; она снова увидела своих братьев, посланных в Иберию и Армению со славными миссиями, где они и умерли, совсем ещё молодые, при таинственных обстоятельствах. Мысли Германика ещё не дошли до этого, но жена порывисто встала, посмотрела ему в лицо и, обняв, прошептала с отчаянной прямотой:

— Это западня… Новерка, она всегда устраивает такие дела вдали от Рима…

Трибун Кретик, верный адъютант Германика, с тревогой посмотрел на него, и разговор замер.

Через несколько месяцев многие римляне — и многие видные историки будущего — согласятся с суждением Агриппины. Но в этот вечер её слова показались всего лишь криком парализующего страха.

Гай, слушавший разговор, пока оба его старших брата играли в отдалении, затаив дыхание, спросил отца:

— Какие дела она устраивает?

Отец поворошил его слегка вьющиеся волосы, такие лёгкие и блестящие. Однако, не зная, что сказать, солгал самому себе:

— Не думаю, что Кальпурний будет представлять опасность.

Но на его красивом загорелом лице отражалось беспокойство, и вдруг изменившимся голосом он сказал военачальникам: