Калигула - [15]

Вскоре вокруг Германика, как реки при таянии снегов, собрались обиженные и мятежники. А его враги начали двусмысленно нашёптывать:

— Германик затевает что-то новое. Он нарушает согласие среди оптиматов и популяров.

Так называемое согласие в рядах — виртуозная концепция, созданная Цицероном, — в действительности было принудительной мумификацией жёстких существующих условий. После массовых убийств, процессов, проскрипций, ссылок сенат находился под безжалостным господством оптиматов, крупных собственников и аристократов. И тщетно популяры противились социальному и экономическому неравенству, парализующим аграрным законам, неизбежности аренды, концентрации богатств, собранных последними победами, — историки грядущих времён назовут это «пассивной революцией».

В те дни Гай обнаружил, что грубовато-ласковые прозвища, данные ему в каструме — «Калигула» и «детёныш льва», — прижились и в Риме. Так его звали простолюдины, а встречные женщины старались приласкать.

— Это не мальчик, — озабоченно заметил Залевк, находя свою опеку всё более затруднительной, — это символ.

И вот однажды в ту чарующую весну столь редко говоривший Тиберий вдруг объявил собравшимся в курии сенаторам, что ситуация на восточном побережье mare nostrum — Нашего моря, как называли тогда Средиземное, — стала тревожно неспокойной.

— Мы отнеслись к этому без внимания, — заявил он, и казалось, что сейчас прозвучат имена виновных.

Весь зал окаменел в испуганном молчании. А император сказал:

— В наших провинциях, в вассальных государствах на границе с Парфией, замышляют мятеж, а может быть, и войну.

Упоминание о местных властителях, непокорённом враге вызывало в мыслях смятение (как Ирак нынешних дней). Но самые сообразительные среди оптиматов догадались, что это зловещее вступление таит в себе какой-то план, и вскоре убедились, что они не лишены проницательности и их предположение, к сожалению, оказалось верным. Кто-то — раньше никогда и не думавший об этих странах — развернул блестящую критику против самоуспокоенности, в которой сенаторы пребывали годами.

Тиберий, которому такие слова шли на пользу, отечески одобрил подобное рвение, но признался:

— Боюсь, я слишком стар, чтобы отправиться туда…

Не все в курии поняли из этих неясных слов намёк Тиберия на то, что огромная популярность Германика делает рискованным дальнейшее его пребывание в Риме. Тогда поднялся сенатор Кальпурний Пизон, личный приближённый Тиберия и вдобавок женатый на женщине по имени Планцина, рождённой во влиятельном сенаторском семействе.

«Она на редкость жестока», — говорили о ней, но весь Рим знал также, что она водит дружбу с матерью Тиберия Новеркой и ежедневно к ней заходит. Кальпурний Пизон решился выразить чувства своих коллег:

— Тиберий в расцвете сил, и мы возносим молитвы богам, чтобы так продолжалось долгие годы. Но его присутствие необходимо в Риме, мы трепещем при мысли о риске, которому он подвергся бы на Востоке.

Здесь даже до самых невнимательных из популяров дошло, что дело ведётся к уже принятому решению, и никто не рискнул вмешаться. Тиберий действительно поблагодарил сенаторов за заботу и предложил:

— Человек, который восстановит порядок на Востоке, — тот, кто победил хаттов, ангривариев и херусков. Это Германик.

Рекомендация Тиберия означала чуть ли не больше, чем декрет. Империй (то есть власть) над восточными провинциями казался большим доверием и давал большие полномочия, чтобы успокоить конфликты и возмущения, принудить к согласию царьков и вождей, плохо контролируемых двусмысленными договорами вассальной зависимости, укрепить важные границы на Евфрате и в набатейских пустынях. Но это назначение несло в себе и большой риск. Простодушным популярам такая перспектива показалась лестной для их идола, в то время как оптиматы, по противоположным соображениям, увидели в ней прямо-таки избавление. И предложение отправить Германика на Восток было быстро и радостно одобрено.

Глубокую тревогу Германика, вызванную этим неожиданным назначением, затопили массой поздравлений. И он решил взять с собой нескольких преданных офицеров, юристов и чиновников, знакомых с теми краями, а также свою любимую Агриппину и, впервые, всех трёх сыновей. Из этих троих громче всех выражал свою радость младший — Гай, родившийся на северных границах империи и никогда не плававший по морю.

МОРСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Отплыв из порта Брундизий, они попали в шторм. В борт корабля били тяжёлые волны. Ветер гнал флотилию к пустынным берегам Македонии и Эпира, мимо множества островов, пока однажды вечером, измученные тяжёлым плаванием, люди не увидели, что за высоким мысом открывается глубокая бухта со спокойными водами. Один из моряков сказал Гаю, что эта выступающая из мглы бухта называется Акций и пятьдесят лет назад здесь состоялось великое сражение между Августом и Марком Антонием за власть над империей.

Кто-то прошептал:

— Сама судьба дула нам в паруса, чтобы пригнать в этот порт.

И никто не заметил, что мальчик побледнел и замер, глядя на бухту.

Германик тоже задумчиво посмотрел туда и сказал с горькой усмешкой над самим собой: