Календарь Русской Революции (Февраль) - [5]

{50} Совсем иначе построена была зубатовщина у нас в России. Режим, основанный на полицейском участке и охранном отделении, мог рассматривать сложное политическое положение лишь с чисто-полицейской точки зрения. Задача у русского самодержавия и у французской "демократической империи" была одна и та же: отвлечь внимание рабочего класса от политики. Но в то время, как Наполеон открывал - или, по крайней мере, пытался открывать каналы, по которым должна была направляться растущая энергия рабочего класса, - русское самодержавие боялось какого бы то ни было самостоятельного проявления энергии. По формулировки самого Зубатова, основным средством охранной политики являлось "расширение прав фабричных рабочих, но отнюдь не в законодательном порядке... а в порядке, так сказать, внезаконном, нелегальном". Полицейская опека, стремящаяся держать в своих руках и регулировать до мелочей стихийно сталкивающиеся и глубоко противоположные социальные интересы; полицейский участок, мечтающий инсценировать "общественные движения", планы которых предварительно вырабатываются коллегиями сыщиков; охранное отделение, пробуждающее льва и думающее укротить его детскими игрушками, - вот чем самодержавно-полицейский режим рассчитывал разрешить самую сложную социально-политическую проблему.

"Отнюдь не в законодательном порядке" (Против "законодательного порядка" говорили еще соображения, так сказать, внутренно-самодержавной политики, ибо этот "порядок" должен был ослабить роль и значение охранного отделения, которое, таким образом, теряло все плоды своей широкой затеи.). Конечно, этот "порядок" создает право, которое может быть использовано с "преступными" целями элементами, вовсе не находящимися в руках охранного отделения. Нужно, чтобы "расширение прав" было подачкою, наградой за хорошее поведение, наградой, которая в любой момент может быть отнята за малейшую "шалость". Нужно, чтобы рабочие чувствовали свою постоянную связь с полицией, чтобы они сознавали, что только благодаря ей они получают "расширение прав", что малейшее сближение с "мелкими интеллигентами", т. е. социал-демократами, лишит их всех полицейских благодеяний; нужно, чтобы полиция была идейной руководительницей "чисто-рабочей борьбы", чтобы она могла, когда это окажется {51} необходимым в целях оказания давления на кого следует, "взнуздывать и разнуздывать" общественное мнение и общественные движения. "Законодательный порядок" испортил бы все дело.

Но "испортило дело" - и на первых же шагах - именно отсутствие "порядка", которого так боялось охранное отделение. "Вымуштровать" рабочего, за исключением тех отдельных лиц, которые окончательно продали свои души охранному отделению, поступив к нему на службу, конечно, не удалось. Рабочие принимали "расширение прав" всерьёз и пользовались им в самых разнообразных формах: объявляли стачки, требовали отмены штрафов, уплаты за прогульные не по их вине дни, повышения заработной платы, сокращения рабочего дня, то и дело устраивали собрания и - horribile dictu! (страшно сказать!) - требовали даже чтобы фабриканты отводили им помещения для "бунтовщических" собраний.

И фабриканты запротестовали. Если бы все это делалось "по закону", то, прежде всего, положение было бы такое же во всех городах, для всех фабрикантов, а не только в тех местах, где заблагорассудится охранному отделению, а затем фабриканты могли бы принять "свои меры": они знают, как нужно устраиваться с полицией для обхода всяких законов. Но бунт, постоянный, непрекращающийся бунт - под руководством и с благословения полиции, но какое-то заигрывание с бунтовщиками исключительно за их, фабрикантов, счет, - это было настолько чудовищно, что фабриканты не могли этого стерпеть. Плоды зубатовщины сказались: рабочие боролись, организовывались - пока под охраною полиции, но, подобно волчонку, "смотрели в лес"; фабриканты возмущались бесцеремонностью полиции, распоряжающейся их кошельками для своих полицейских целей. И, вместо спокойного равновесия, регулируемого им проявления социальных антагонизмов, охранное отделение увидело себя лицом к лицу с им же пробуждаемыми общественными силами, которые, борясь между собою, в то же время вставали и против него. Правительство положило конец эксперименту. Но результаты этого эксперимента оказались поразительными. Два раза рабочий класс, до 17-го октября, встряхивал самодержавный строй, грозя снести его своим могучим напором: летом 1903 года на юге и 9-го -января 1905 года в Петербурге. И оба раза инициатива исходила от вызванных {52} зубатовщиной к жизни организаций. Никто так зло не умеет посмеяться, как эта проказница-история.

--

Не один десяток профессиональных союзов вырос из зубатовских обществ, не мало десятков тысяч рабочих, ставших верными членами социал-демократической партии, прошли чрез школу зубатовщины, ею пробужденные более или менее к сознательной жизни. Значит ли это, что самодержавная бюрократия отказалась от этого испытанного средства подрубать сук, на котором она сидит? О, нет, она продолжает и будет продолжать ту же глубокомысленную политику - конечно, с тем же успехом. Пробует она ее и по отношению к рабочим, но здесь дальше ничтожной группки "независимцев-ушаковцев" ее влияние не идет, несмотря на все усилия и траты. Пробовала она ее и по отношению к депутатам от крестьян первой Гос. Думы, но все помнят еще, что это послужило лишь сигналом к чуть ли не поголовному переходу "серяков" в трудовую группу.