Как живые. Образы «Площади революции» знакомые и забытые - [49]

Начался съезд в 10 часов 40 минут вечера 25 октября, спустя час после выстрела «Авроры». В три часа утра бурей оваций встретил съезд сообщение о взятии Зимнего дворца и аресте Временного правительства. Железняков поспел туда уже после того, как первое заседание закрылось, и лег спать прямо на столе в зале заседаний. К вечеру 26-го, когда съезд открылся вновь, был бодр и вместе со всеми слушал выступления Ленина о мире и о земле. В тот же день он был включен в состав Военно-морского революционного комитета.

И при всем при этом, представьте, об участии анархистов в революции в советское время говорить было не принято. И это понятно – историю пишут победители.

Визит во флотский экипаж

Из рассказов Любови Альтшуль известно, что в эти же дни Железняков командовал отрядом, вывозившим драгоценности из банков, объявленных национализированными. А о том, что было с героем этого повествования месяц-другой спустя, я обнаружил в брошюре из библиотеки журнала «Огонек». Ее автор – Владимир Бонч-Бруевич, управделами первого советского правительства, чьи рассказы о Ленине нас заставляли читать в младших классах[24]. На сей раз его рассказ не носил святочный характер. Речь о его визите во Второй Балтийский флотский экипаж, дислоцировавшийся в Крюковских казармах. Там разместился революционный сводный отряд матросов, заместителем командира которого был Железняков.

«Рабочие комиссары негодовали и говорили, что это одно из самых опасных гнезд, – вспоминал Бонч-Бруевич. – Они все время были в массе и слышали, как там затевались грабежи, открыто говорилось о насилиях над женщинами, о желании обысков, суда и расправы самочинных. Новое правительство они отрицали, как и всякое другое правительство».

Правда, в теории анархизма они не были сильны, что выяснилось, когда Бонч-Бруевич завел с ними разговор «на теоретическую тему об анархизме» и поведал о личном знакомстве с Кропоткиным. «…В сущности, анархизма у них никакого не было, а было стихийное бунтарство, ухарство, озорство и, как реакция военно-морской муштры, неуемное отрицание всякого порядка, всякой дисциплины». Ну, собственно, у анархистов так и должно было быть. Анархистские лидеры и не настаивали на начитанности революционеров – им достаточно было быть беззаветно преданными делу революции.

Бонч-Бруевич приезжал проверить жалобу на то, что матросами «самовольно арестованы три офицера и что они содержатся в крайне скверных условиях». В то время быть офицером было небезопасно, на улицах Петрограда в первые дни революции на офицеров охотились, как на куропаток. О судьбе арестованных удалось договориться: Железняков пообещал, что их доставят в Смольный.

Там был еще один Железняков, его старший брат Николай. «И когда мы, несколько человек, вокруг молодого Железнякова, пытались теоретизировать, тут же сидел полупьяный старший брат Железнякова, носивший какойто фантастический полуматросский, полуштатский костюм с брюками в высокие сапоги бутылками, – сидел здесь и чертил в воздухе пальцем большие кресты, повторяя одно слово: „Сме-е-е-рть!“ и опять крест в воздухе… „Убить! Надо убить! Кого-нибудь убить!.. – и он искал револьвер, судорожно неверной рукой шаря вокруг пояса. – Жорж, что ты, с ума сошел?… – крикнул на него Железняков. – Накачайте его!“ И ему дали большой стакан чистого спирта. Он, выпив его одним духом, бросил стакан. Разбилось и зазвенело… Схватился за голову, смертельно бледнея, выпрямился, замолк с открытым ртом и остановившимися глазами; шатнулся, шарахнулся и рухнул на диван, недвижимо, мертвецки пьяный».

Немного протрезвев, Николай Железняков рассказал Бончу, что самолично убил 43 офицеров. «Сорока трех уже поминаю. Упоко-о-ой, г-о-с-п-о-д-и, д-у-ш-и р-а-б-о-в т-в-о-и-х! – затянул он гнусаво и глухо, по-дьячковски. – А вот ноне сорок шесть будет! – таинственно шепнул он, и трижды закрестил крестами, радостно улыбаясь. – Я тебе! Будет! Иди спать! Нажрался! – сердито заговорил Железняков, чувствуя неловкость своего положения сознательного анархиста. – Пшел! И брат его пошел, и закрестил крестами, и возопил гнусаво и глухо: – Сма-е-е-рть! – Сма-е-е-рть! – Сма-е-е-рть!»

«…На стульях, на диванах, на столах, в углах свалились в пьяном сне матросы-анархисты, пившие спирт. Железняков проводил нас до автомобиля, и мы уехали, подавленные всем виденным».

В Москву

Сразу после Октябрьского переворота Железняков в составе отряда матросов на бронепоезде отправили помогать большевикам в Москву, где еще продолжались бои. В советских изданиях писали, что его назначили начальником этого отряда, хотя на самом деле им руководил Федор Раскольников, в недалеком будущем командующий флотилией на Каспии, позже – Балтфлотом. Его имя вычеркнут из советской истории после того, как в 1937 году Раскольников, к тому моменту полпред в Болгарии, станет невозвращенцем.

По пути радисты бронепоезда перехватили служебную депешу, сообщавшую о движении от Новгорода к Чудову еще одного бронепоезда, вероятно, тоже направлявшегося в Москву для помощи противной стороне. Матросы бросились за ним в погоню. «Было ясно, что лобовой атакой брать его трудно, пишет в своем очерке Всеволод Вишневский. – Матросы решили брать и напором, и „дипломатическими переговорами“ – расслоением офицеров и солдат… Матросы вернулись: „Офицеры сдаются“».