Избранное. Том первый - [133]

Отдыхая после обеда где-нибудь под деревом, возвращаясь вечером домой или лежа на пустой постели в своей тихой душной комнате, Севда непрестанно думала о том, что было и что будет. Каждая борозда в поле, каждый уголок во дворе, каждый лоскут в доме напоминали ей о Стойко. Он жил, радовался, трудился — и ушел. И больше не вернется. Но что хорошего увидел он в этом мире? Рабом он был своего отца и его хозяйства. Как он хлопотал, бедняга, как старался угодить ему! А Юрталан всегда был хмурым, недовольным. Ни разу не похвалил его, ни разу не сказал доброго слова. Он, он, этот бессердечный человек, — вот кто сгубил ее мужа. Если бы он не косился на него, когда Стойко заболел, если бы сам посоветовал ему сидеть дома и заботиться о своем здоровье, Стойко не чувствовал бы себя так неловко и не ринулся бы раньше времени в поле, с куском брынзы и ломтем хлеба в торбе…

День ото дня сердце Севды полнилось ненавистью к Юрталану. С тех пор как умер Стойко, он словом не обмолвился с ней ни о чем другом, кроме работы. «Идите туда… постарайтесь закончить к вечеру… пусть поденщицы не прохлаждаются… раньше кончайте обедать…» Только это он и говорил. Насколько легче было бы эй, если б он хоть раз сказал, чтоб она не грустила, что им и самим тяжело, но, что произошло, того не изменишь, потерянного не вернешь…

Как ей протянуть здесь, в этом проклятом доме, до того дня, когда отметят год со дня смерти Стойко? До этого срока она не могла уйти из дома мужа — так говорили ей все. Такой был обычай. Перебраться к матери раньше времени стыдно. Стыдно и грешно. Что скажет свекор со свекровью? Не упрекнут ли ее в том, что она пренебрегла памятью Стойко? Изругают ее вконец и оставят ни с чем… Лето вот уже прошло, с грехом пополам пройдет осень, но как она проведет зиму под одной крышей с ними?.. Севда зажигала лампу, смотрела на фотографию Стойко, висящую над столиком, и, обливаясь слезами, шептала:

— Зачем ты оставил меня, милый?

24

Зарядили первые осенние дожди. Небо и земля слились в одну густую, противную слякотную массу. Небесный купол спустился низко и накрыл село. Трубы дымились лениво, и в воздухе носился острый запах горелого кизяка.

Юрталан смотрел в окно кухни и сердито бубнил:

— Никак не кончится эта батрацкая погода!

Дожди Юрталан считал «батрацкой погодой», потому что в ненастье ничего нельзя было делать, и батраки целыми днями спали.

Но и раньше, пока погода не испортилась и батраки пахали и сеяли от зари до зари, Юрталан был так же молчалив и хмур. С Севдой он уже давно не говорил, смотрел на нее косо и сторонился как чумной. В погожие дни, когда можно было работать на дворе и на гумне, Севда реже встречала свекра и не задумывалась над тем, почему он так зол и мрачен. Она всегда знала его таким — вечно чем-то недоволен и скуп на слова.

Но когда они из-за непогоды стали толочься в кухне на глазах друг у друга, Севда поняла, что свекор сердится именно на нее.

Как-то, оставшись после обеда вдвоем со старухой, Юрталан спросил, указав взглядом на верхнюю комнату, где были слышны легкие шаги снохи:

— Когда она уберется?..

— А куда ей убираться? — уставилась на него старуха, скрестив руки на груди.

— Куда хочет. Я не собираюсь ее кормить.

— Да ведь год еще не прошел, как Стойко…

— А-а, чепуха все это! — сердито махнул он рукой. — Год! Пусть идет к своему отцу, не хочу, чтоб эти старые хрычи околачивались у моих ворот.

— Как же быть? — растерянно спросила Юрталаниха.

— А вот как! — и Юрталан сгреб рукой воздух, будто хотел что-то выбросить вон. — Прицепись к чему-нибудь, и скатертью дорожка.

Старуха задумалась.

— Но как?

— Как? Поругайся с ней. Будет разговаривать с тобой — не отвечай, попросит чего — не давай… А сама-то она при таком обхождении никогда не уйдет.

По дому Севда ходила в тряпичных домашних туфлях на босу ногу. Но выйти так она никуда не могла, нужно было связать себе чулки. После смерти Стойко она покрасила в черное все платья и юбки, а окунуть в краску пару-другую чулок не догадалась. «Ничего, — думала Севда, — теперь работа кончилась, я попрошу пряжи и свяжу…» И, оставшись наедине со старухой, она спросила, можно ли ей взять черный клубок шерсти из большой корзины, которая висит на балке в кладовке.

— Зачем тебе? — повернулась к ней старуха.

— Не в чем на улицу выйти, мама. Я теперь посвободнее, связала бы себе чулки.

— А ты сиди дома, — ответила с притворным спокойствием свекровь.

Севда вскипела, но сдержалась.

— Все время дома… нельзя же… — пробормотала она.

— А к лицу ли молодой вдове шататься по селу?

Севда проглотила слезы, кинулась в свою комнату, упала на кровать и заплакала в голос.

— Из-за чулок! Из-за пары чулок из старой шерсти! — захлебывалась она слезами. — Как ей не грешно, столько я работала на них… И теперь… так мне сказать!

Наплакавшись вволю, она старательно вытерла глаза, посмотрелась в зеркало, растерла покрасневшие скулы, поправила волосы под надвинутым черным платком и опять принялась хлопотать по дому. Ужинать она не пошла. Она знала, что свекор спросит о ней, свекровь промямлит что-нибудь в ответ, и тогда он пришлет за ней. Севда собиралась пожаловаться ему. Но Юрталан никого за ней не послал, а поднялся наверх сам. Севда узнала его по пыхтенью и отрывистому кашлю. Сердце у нее забилось, она задрожала как в лихорадке. Вот сейчас старик ласково позовет ее и спросит, почему она спряталась здесь одна, не больна ли, не обиделась ли на кого-нибудь. И она готова была разразиться неудержимыми слезами при первых же его словах. Но он не вошел к ней в комнату, а только, осторожно приоткрыв дверь, отыскал взглядом Севду и строго сказал: