Избранное. Том первый - [132]

— Перестань ты! Замолчи. Вся улица услышит! — останавливала его Юрталаниха.

— Пусть слышит! — надрывался он. — Пусть все село теперь узнает, что сын Юрталана будет свинопасом!.. Пусть услышат и запомнят, что отец хотел человека из него сделать, а он остался скотиной!

— Не говори так, Тошо! — успокаивала старуха, — Молод он еще, придет время — поумнеет, исправится.

— Исправится! Когда свиней пасти станет, исправится!

— Ну что ты говоришь, — кротко возражала старуха, боясь, как бы он не избил единственного теперь ее сыночка. — Ты вот первый человек в селе, все тебя уважают, а сколько в тебе учености?

— Хватит! — заскрежетал зубами Юрталан. — Суешься со своим куриным умом! Было бы кому меня учить, эге-ге, я бы теперь целым светом заправлял… А этому дармоеду, этому бездельнику насильно хочешь открыть глаза, а он… он… — Юрталан не нашел достаточно сокрушительного слова, захлебнулся, скорчился весь и посинел…

— Тошо! Тошо! — старуха бросилась к нему и обхватила его голову.

Алекси выскользнул со двора и убежал. Он вернулся через два дня. Мать это время бегала повсюду, разыскивая его, а отец мрачно курил и клялся, что никогда больше слова ему не скажет, лишь бы он не натворил какой беды. Юрталаниха смотрела на сына и не знала, бранить его или радоваться. Он вырос — стал здоровым парнем.. Из-под расстегнутой куртки виднелась красивая рубашка с отложным воротничком, брюки были сшиты из дорогого тонкого материала. Широкие штанины доставали до самых каблуков.

— Ах, сынок, сынок, разве можно так делать? — с кротким упреком заговорила старуха. — Отец послал тебя учиться, так на тебя надеялся, а ты вон как ведешь себя, осрамил его… Прямо-таки его убил, мало ему других забот, а тут еще ты своими глупостями тревожишь!..

Юрталаниха упрекала сына, а сердце ее билось радостно — вон он какой: крепкий, стройный, сильный, с едва пробивающимися усиками. Чего Тодор так сердится? Парень вырос, поучился в большом далеком городе, пусть теперь останется дома, они будут радоваться на него глядя, а он пусть погуляет с ребятами, потом они его женят, и уж от него, даст бог, пойдут внучата им на радость… Так думала Юрталаниха, отчитывая сына.

Юрталан уже смирился. Увидев, что Алекси сидит в кухне, притулившись у огня в эту жаркую пору, он подошел к нему и, не глядя на него, заговорил:

— Все, что ты ни делаешь, — делаешь для себя. Я старался, трудился, но насильно мил не будешь. Поумнеешь со временем — опять пошлю тебя учиться. А не хочешь — вот тебе земля, целое поле, иди паши, работай, мучайся, мне уже не о чем думать: моя песня спета…

Алекси молчал, уткнув голову в колени. Молчала и старуха и только настороженно посматривала на мужа, как бы он опять не вспылил и не раскричался. Севда разговаривала на дворе с целой толпой цыганок, которые два дня тому назад работали у Юрталановых. Когда она вошла в кухню, все сердито смотрели перед собой и молчали.

— Почему тебя исключили? — спросил совсем уже спокойно Юрталан, поворачиваясь к сыну.

— На меня наговорили.

— А ты, значит, святой? — Юрталан криво усмехнулся, покачал головой и больше не сказал ни слова.

— Не ругай его, — просила вечером жена. — Оставь его в покое.

— Я его научу: шкуру с него спущу в это лето! — грозил он. — Я покажу ему почем фунт лиха!..

Но вся работа легла на плечи старика. Он вставал рано, еще до зари, и сновал, как оборотень, по двору и на гумно. Его резкий кашель разрывал тишину раннего утра, цигарка вспыхивала то около хлева, то у сарая. Алекси валялся допоздна, притворяясь больным. А Юрталаниха дрожала над ним, тайком готовила ему повкуснее, продавала яйца и кур и совала ему в карманы деньги.

— Буди Алекси, надо идти на Большое поле! — говорил Юрталан жене.

— Неможется мальчику, пусть поспит, — отвечала она жалобно.

— Знаю я его болезни, да ладно уж! — смиряя себя, говорил Юрталан.

Один сын остался у них, и оба они пуще всего боялись потерять его.

Севда ходила на работу с поденщицами. Подымалась рано, надрывалась весь день в поле и возвращалась в темноте, без сил, без радости и без надежды. Юрталанов дом, Юрталановы поля и хозяйство стали для нее чужими. Теперь она чувствовала себя здесь как случайная работница, как гостья, которую могут в любой день выгнать. Да если и не выгонят, она сама должна уйти. Но куда? К матери? А что ей там делать? Что ее ждет, чем в как жить ей дальше?.. Десять лет прожила она в доме, где ее встретили с такой радостью, прожила как хозяйка. «Юрталанова сноха» — так называли ее все, и она уже привыкла, гордилась этим, смотрела на всех свысока, с пренебрежением. «Юрталанова сноха» — ради этого она выносила жестокую строгость злого скупердяя и глупые придирки сумасбродной свекрови. Все ее помыслы были устремлены к Стойко, он был ее опорой в этом доме. Теперь этой опоры больше нет. И она жила и ждала, растерянная, беспомощная. Если старик захочет дать ей что-нибудь, она будет ему благодарна. Но может ничего не дать, и тогда что у нее останется — обиды, накопившиеся за десять лет, да загубленная молодость. Она все же верила, что Юрталан не оставит ее с пустыми руками, постыдится выбросить сноху, как собаку, с которой содрали шкуру! Нет, он вознаградит ее, чтобы и ей было чему радоваться. Жизни все равно ей больше нет, но так или иначе жить-то надо. Пока смотрят глаза, нужно как-то перебиваться. Ее не ждет больше ничего хорошего, ничего светлого, но на то воля божья, а идти против бога, думала Севда, грешно…