Из Парижа в Кадис - [20]

Итак, я был единодушно избран метрдотелем французского посольства в Мадриде, а Поль получил звание поставщика. Сообществу пришлось поиздержаться на приобретение большой корзины, чтобы потери Поля при покупке яиц, моркови, отбивных котлет и окорока были как можно меньше. Эти меры предосторожности были необходимы для приготовления завтраков, которым предстояло были всегда состоять из двух или трех горячих или холодных блюд и четырех чашек шоколада на каждого (нужно сказать Вам, сударыня, что испанцы пьют шоколад из маленьких чашечек-наперстков). Что касается обедов, то г-н Монье рекомендовал нам итальянский ресторан Лар-ди, где мы могли рассчитывать на вполне приличный стол. В Италии, где едят плохо, лучшие рестораторы — французы; в Испании, где вообще не едят, лучшие рестораторы — итальянцы.

Прощайте, сударыня, я должен Вас покинуть и отправиться во французское посольство.

V

Мадрид, 10 октября 1846 года.

Догадайтесь, сударыня, кого я привез с собой, возвращаясь из поездки на рынок и в посольство? Жиро и Дебароля!

Посреди улицы Майор, в ту минуту когда я предавался мечтам, не буду говорить Вам о ком, — словом, в ту минуту, когда дивные грезы овладели мной, я вдруг почувствовал толчок и моя карета остановилась. В тот же миг рядом с каждой из двух дверец кареты появилось по одному смуглому бородатому лицу. Когда я грежу, то грежу по-настоящему, другими словами — полностью забываю о действительности и погружаюсь в сновидения. И потому, внезапно пробудившись и увидев две чудовищные головы, сочлененные с телами в испанских нарядах, я вообразил, что посреди глухого леса или в глубоком ущелье меня остановили разбойники. Я машинально стал шарить в поисках пистолетов. У меня, сударыня, великолепные шестизарядные пистолеты, но мне в голову не пришло, что, направляясь на рынок и в посольство, нужно брать их с собой. Поэтому никаких пистолетов при себе я не обнаружил.

Так что я приготовился отразить нападение, используя лишь силу рук, которой наградил меня Господь, как вдруг заметил, что нападавшие смеются, обнажая при этом: один — тридцать два белых, а другой — два желтых зуба. Я вгляделся повнимательнее и воскликнул: «Жиро! Деба-роль!» Прошу прощения у моего друга Жиро, но узнать его мне удалось главным образом по отсутствию у него тридцати зубов и наличию лишь двух.

И в самом деле, помимо того, что солнце Каталонии и Андалусии покрыло лица друзей плотным темно-коричневым загаром, поразительные изменения произошли во всем их облике. Жиро, уехавший без всяких волос на голове, отрастил львиную гриву, а Дебароль, обладавший роскошной шевелюрой, стал почти лысым! Странствия подействовали на волосяные покровы голов двух путешественников противоположным образом. Изучать этот случай я предоставляю врачам и продавцам мазей.

С радостным возгласом я распахнул дверцы, и две секунды спустя Жиро и Дебароль устроились в моей карете. Они проделали изумительное путешествие, перемещаясь все время пешком, — путешествие художников в полном смысле этого слова: с папкой для эскизов на ремне за спиной, с карандашом в руках, с эскопетой на плече; они ночевали где придется, ели что попало, но всю дорогу смеялись, пели и делали зарисовки. В Севилье, двенадцать дней тому назад, они узнали о предстоящих свадьбах и празднествах и тотчас же отправились в Мадрид. За двенадцать дней они прошли сто сорок французских льё и только что прибыли в испанскую столицу.

Перед выходом из Севильи друзья купили какую-то несчастную борзую. Первые три дня она бежала перед ними, четвертый и пятый день шла рядом; наконец, на шестой день она стала отставать: силы ее истощились. На следующий день, когда надо было трогаться в путь, бедное животное попыталось встать на свои одеревенелые лапы, но это превышало ее возможности. Тогда Жиро взял борзую на руки и нес ее шесть часов подряд; спустя шесть часов и три минуты борзая издохла у него на груди. Ей вырыли могиду у придорожной канавы. В этот день Жиро и Дебароль прошли лишь двенадцать льё, но зато на следующий день они наверстали упущенное, пройдя восемнадцать.

Короче, друзья явились в Мадрид и узнали, что я тоже приехал сюда. Они тотчас же принялись меня разыскивать и по счастливой случайности наткнулись прямо на мою карету. Первое, что я сказал, едва успев расцеловаться с ними, было: «Вы ведь поедете со мной в Алжир, правда?» Они переглянулись. Прошел уже месяц с того дня, когда они должны были вернуться во Францию. Дебароль вздохнул. Жиро поднял глаза к небу и прошептал: «О, моя бедная семья!»

Надо Вам сказать, что у Жиро совершенно очаровательная, милая, замечательная жена, которая подарила ему восемь лет назад прелестного белокурого ребенка (помнится, на выставке Вас восхитил этот ребенок, играющий с борзой, не с этой, разумеется, а с другой борзой, тоже уже умершей, но не от усталости, а от несварения желудка). Жена с ребенком, двадцатичетырехлетний младший брат, исследующий Маркизские острова, и семидесятилетняя мать — вот три самые дорогие сердечные привязанности Жиро, составляющие его семью. Естественно, что время от времени он вспоминает о ней. Однако эмоции, пробуждаемые в нем этими мыслями, проявляются по-разному в соответствии с тем, в какое время дня и при каких обстоятельствах эти мысли к нему приходят. То есть по утрам он думает о своей семье иначе, чем вечерами: дело в том, что утром он голоден, а вечером сыт. Всем известно, как меняется взгляд на вещи в зависимости от того, на какой желудок их воспринимать: сытый или голодный. По утрам, когда Жиро думает о своей семье, он невыносим; вечерами эти же мысли делают его очаровательным.