Иван Царевич и Василиса Прекрасная - [6]

Пригляделся Иван.

— А отчего не дышит? — Спрашивает.

Торговец тож пригляделся.

— И то верно.

Потом плечами пожал.

— А шут его знает! Но не от моей горилки — точно.

А тут видит Иван: девки в стороне стоят — себя предлагают. Пригляделся Иван к одной, смотрит и глазам не верит своим. Подошел ближе. А девка ему говорит:

— Чего уставился? Чай не на выставке!

— Да как же ты, Василиса, так опуститься-то могла? — Иван головой покачал.

— А что мне делать-то оставалось? — Говорит ему Василиса. — Ты, поди, почти два года гдесь шлялся. А Горыныча уже давно нет. Помер он. Детинушку черного скушал — и через то заразился хворью какою-то заморскою. Слово такое чудное — поди, и не выговоришь. А как он страдал, сердешный! Все тебя ждал, думал — придешь, от мук его напрасных избавишь. Да так, вот, и не дождался. А как не стало Горыныча нашего, так слуги его и замок продали и все, что там было, да пропили. И я, вот, осталась одна, как есть.

Покачал головою Иван. Подумал.

— Что было, то было, — говорит, — пойдем, Василиса, домой.

Та вздыхает в ответ.

— Нет, Иван. Иди один. Моя доля — тут оставаться. Это оно поначалу только таким кажется. А поживешь — привыкаешь.

— Не могу я тебя понять, Василиса, — отвечает Иван. — Ты, ведь, подумай: человек — он что ветер. Подул — и нет его. А ты, что, целую жизнь здесь прожить думаешь? В другой раз, поди, уже не родишься. Ты погляди вокруг — здесь, ведь, людей нет.

— Я уже тебе, Иван, ответила. Больше ничего сказать не могу.

А тут детина здоровенный подходит к Ивану. Грозно на него глядит.

— Тебе чего тут надобно? Нравится девка — плати и веди. А нет — вали на все четыре. Нечего тут болтать попусту.

Не потерпел Иван. Кровью налилось его лицо. Быстрее, чем детина тот за нож схватиться успел, вынул Иван меч и вонзил ему прямо в сердце. Рухнул детина, что пень трухлявый, дровосеком проворным срубленный. А тут, откудова ни возьмись, набежали со всех сторон стражники, окружили Ивана.

— Сам с нами пойдешь? — Спрашивают. — Али тебя напополам разрубить?

Бросил Иван свой меч наземь. Говорит:

— Делайте со мной, что хотите. Мне теперь все едино.

Отвели Ивана в темницу. А вечером предстал он перед судьей. Тут уже собрались все — и защитник и обвинитель. Защитник сидит, книжку читает.

— Ну что? — Судья спрашивает. — Не будем мы долго с детинушкой этим возиться? Осудим его скорее, да и домой. Пошто оно нам? Сегодня вечером скоморохи бродячие спектаклю показывать будут интересную.

Защитник тут захохотал громко. Судья удивленно на него посмотрел.

— Али я смешно говорю? — Спрашивает.

— Да нет! — Тот махает рукой. — Книжка смешная!

— Итак, — судья поглядел на Ивана внимательно. — Тебя обвиняют, детинушка, в убийстве человека хорошего. Правда это, али наговаривают?

Защитник тут снова захохотал громко и страницу перевернул.

— Что убил — не отрекаюсь. — Иван головою кивнул.

— Ну вот и славно, — потер руки судья. — Люблю, когда дело идет быстро. Пускай обвинитель теперь свое скажет.

Встал обвинитель с места. Поглядел на Ивана.

— Нет у меня слов, — говорит он, — чтобы мог выразить я…

— Давай покороче, — судья его перебивает. — А то спектакля уже скоро начнется. Красиво в другой раз говорить будешь.

— Хорошо, — кивнул обвинитель. — Ежели коротко, то думаю я, что детинушку этого за душегубство повесить следует, да еще раз повесить его за то, что уж больно хорошего человека убил он, и повесить его в третий раз за ту удивительную жестокость, с какою он совершил это страшное и леденящее преступление. Думаю я, что по справедливости три раза его повесить следует. Это — ежели коротко.

— Хорошо, — кивает судья. — А теперь — защитнику слово.

Встал с места защитник, отложил книжку. Закладку в книжке оставил чтоб не забыть потом, в каком месте остановился.

— Я думаю, — говорит, — что должны мы его помиловать, потому как чужеземец он, законов наших не знает, и еще раз его помиловать, ибо не ведал он о том, какого хорошего человека убивает. Вот это, вот, у меня все.

Сел на место защитник, снова книжку свою открыл.

— Я, — говорит судья, — и с обвинением согласен во всем и с защитой согласен. Не можем мы повесить детинушку этого, потому как чужеземец он. И то, что не знал он, какой хороший был человек, которого убивал — тоже правда. Поэтому я отменяю одно повешение и отменяю другое. Так что ты не горюй, детинушка. Повесят тебя всего один раз.

Иван рукою махнул.

— Воля ваша, — говорит, — делайте со мной все, что хотите.

А судья обернулся.

— Позвать-ка ко мне Филиппку, — приказывает.

Парень вошел с мордою хитрой.

— Что? — Судья его спрашивает. — Детинушку этого повесить надобно завтра. Все для того у нас имеется?

— Ничего не имеется! — С готовностью отвечает Филиппка. — На мыло талоны я за тот год не получил еще. А пеньку, что во дворе лежала, ночью вчерась люди какие-то уволокли. Недобрые, видно, люди…

А сам морду воротит в сторону.

— Ну, что ты крутишь, что ты крутишь, — судья ему говорит, — скажи правду — сам и унес. Я ж, ведь, пойму. Вот ты пьяный сейчас. А с чего? Я ж тебе жалованье, поди, четыре месяца уже не платил.

Ничего не отвечает Филиппка. Только все морду отворачивает.