Иван Царевич и Василиса Прекрасная - [3]

— Псов мы, однако, нелюбим страшно, — объясняет предводитель Ивану. — В том году спьяну забрел один. Клялся — случайно. Мы его вон — на том дубе повесили. Но если ты и вправду не из них, то хорошо тебе. Глядишь — и живого отпустим. Такое у нас иногда случается.

Видит Иван — к большой избе подошли. Музыка оттуда слышна, крики пьяные. А у входа два мужика — ножами один другого ширяют. Лица красные у обоих, а глаза — белые. Подошел к ним предводитель разбойников.

— Ладно, ребята, — говорит, — кончай забаву. Не весел я что-то нынче.

Те сразу ножи убрали и удалились поспешно. Вошли разбойники внутрь избы, и Иван вошел с ними. А там — грязь кругом, нагажено, куда ни плюнь пьяный лежит. Как предводитель разбойников в избе появился, так сразу тишина сделалась. Не дышит никто. Все на него глядят молча.

— Хватит, ребята, — кивнул он устало, — теперь я пить буду.

Все с мест повставали и вышли по быстрому. Пьяные тоже поднялись. А кто не встал и не вышел, тех вынесли и в кучу покидали у входа. Сел предводитель за стол, Ивана посадил с собою. Разбойники все за другими столами расположились. К предводителю прислужник к первому подбежал, на ходу кланяясь.

— Чего изволите? — Спрашивает. — У нас все есть.

— Горилки неси, — отвечает разбойник. — Да побольше. Мне и моему товарищу.

Принесли им горилку. Выпил разбойник. Ивану налил. А гусляры песню затянули жалобную:

— Вышли как-то с Васей мы разом на дорогу

И достали мы ножи. Стали ждать кого-нибудь.

Но связали псы нас, падлы, и в темницу посадили,

Долго-долго били.

Ах, зачем меня мать родила?…

Заплакал разбойник тут, слезами залился горючими.

— Так это ж про меня песня, — говорит, — про жизнь мою горемышную…

Гусляры веселую следом запели:

— Горилка, горилка, горилка моя!

Налил себе разбойник до верха.

— Вот, ты, — спрашивает он Ивана, — что ты, скажи мне, в этой жизни-то видел? Ничего ты не видел! Я — то ли дело… С малолетства по каторгам, да по острогам. Я так скажу: была бы на то моя воля, каждого бы принудил хоть полтора, хоть два года посидеть в остроге — жизнь увидать, людей посмотреть, ума набраться.

Помолчал разбойник. Еще налил себе и выпил залпом.

— Видишь, — говорит он Ивану, — как они все тут меня боятся? И недаром. Ведь я — злодей в законе… Не понимаешь? Человек такой это, которого все кругом уважают.

Снова разбойник налил себе, снова выпил. Потом Ивану говорит:

— А, тебя, детинушка, как рассветет — велю я на самом высоком дереве в лесу повесить. И не потому, детинушка, чтобы не полюбил тебя, как родного, а просто страсть я люблю глядеть, как висельник с ветки ногами перебирает.

Налил себе разбойник еще одну, выпил, да тут же и на пол свалился. Огляделся Иван, видит: разбойники все: кто где лежат — спят, не просыпаются. Поднялся он с места, вышел из той избы и побрел прочь.

Долго ль он шел, недолго ль, а видит Иван — поляна, на поляне той дерево, доска прибита, на доске написано: "Край вольных чучмеков". Дорога от дерева начинается. Идет Иван по дороге, и приходит он в город. Глядит вокруг — грязно, лица у всех — чумазые. И не поймет Иван, то ли родились они все такими, то ли не мылись от роду. Куда ни посмотрит — ножами все один другого ширяют.

Подходит мужик какой-то к Ивану.

— Кого это ты, детинушка, ищешь тут? — Спрашивает.

— Невесту свою ищу, — отвечает ему Иван, — Василисою звать.

— Э! Этому горю легко помочь, — мужик по плечу Ивана ударил. — Я тебе быстро невесту сыскать могу. Хошь — на час, хошь — на два, а как хорошо заплатишь, то и на всю ночь.

Покачал головою Иван.

— Не нужны мне, — отвечает, — твои невесты. — Свою ищу.

— Ну, как знаешь, — отвечает ему мужик. — А захочешь — спроси про меня. Меня тут каждая сволочь знает.

Отошел мужик в сторону. Другой подходит к Ивану. Ожерелье ему показывает — из ушей человеческих.

— Купи, друг, — говорит, — Недорого. Пять монет всего прошу. Невесте своей подаришь. Скажешь — сам настругал.

Качает в ответ головою Иван.

— Не нужны мне, — говорит, — уши твои. Себе оставь.

— Да ты если думаешь — дорого, — не отстает от него мужик, — другое возьми. — Показывает. — Подгнили малость, так ты их того — солью присыпешь. Я за них две монеты прошу только.

Отмахнулся Иван от него.

— Не нужно мне, — говорит.

Отошел и этот мужик. Идет Иван дальше. Видит — людей собралось много. Подошел он ближе, глядит — помост в середине большой, люди какие-то по нему расхаживают. Детина здоровенный на помост тот выходит. Громко по-своему забормотал что-то. Затихли все. Слушают. А детина тот объявляет:

— Если кто не понял по нашему, по чучмекски — на человеческий переведу. Сейчас здесь состоится церемония примерного наказания смертью известного вам злодея, который из тещи своей и из мужа ее суп приготовил, тогда как в законе нашем чучмекском сказано ясно: "Не можешь суп приготовить ни из жены твоей, ни из мужа твоего, ни из отца, ни из матери, ни из дочери, ни из сына, ни из соседа, ни из товарища по работе, ни из какого другого родственика или единоверца; из чужеземца да из неверного только приготовить можешь…" А еще, братия, написал сегодня Совет Мудрейших Чучмеков закон новый. Сказано в этом законе: "Страна у нас вольная и демократическая, и потому постановляем мы, что ежели кто по злонравию своему недоволен будет демократиею нашею и будет он хулить нашу волю, да будет он скормлен шакалам в час ужина."