История ромеев, 1204–1359 - [88]

и Меотидских и в реке Танаис. Все это венецианцы сохранили вполне неприкосновенным, а потом, когда генуэзцы отдали им должное, возвратили назад. На этом и остановилась первая опасность, грозившая тогда городу; но было бы гораздо хуже, если бы при этом осуществился тайный замысл молодого царя. Он отправлял к ним от себя тайное посольство с обещанием денег, если они скрытным образом помогут ему взять город. Но этого не случилось: потому ли, что венецианцы отвергли такое посольство, или потому, что нашли предлагаемое дело неудобным, так как стены и ворота Византии повсюду защищены были стражею. Вторая из грозивших городу опасностей состояла вот в чем: правитель болгар, отобрав по условию три тысячи всадников, послал их на помощь к старику-царю против молодого царя; но им, как поговаривали некоторые, в то же время было приказано, если найдут удобным, произвесть в Византии возмущение. Однако ж когда эти воины пришли, им не дозволили войти в ворота, кроме одного их предводителя. Поэтому, удалившись от столицы стадий на девяносто пять, они расположились лагерем. Между тем одним днем раньше молодой царь, с весьма немногими спутниками подскакав к Византии из скрытого места, хотел было нечаянно проникнуть в город. Но привратники, заметив это, заперли ворота. Такая неудача расположила его горячо просить деда-царя о примирении и обещать, что он беспрекословно будет повиноваться деду во всем, как покорный раб; помириться нам, говорил он, необходимо, пока не пострадали мы оба от междоусобия, достигшего таких размеров. Но надежды на болгар еще сильно поддерживали дух в старике-царе и не позволили ему согласиться на просьбу внука. Да он и не мог доверять его искренности после всего, что произошло между ними. Итак, из этих трех опасностей, грозивших городу, ни одна не сопровождалась последствиями, каких было можно ожидать. Молодой царь удалился оттуда, сильно озадаченный неудачею в своем предприятии; он бранил такой ход дел и, по-видимому, потерял всякую надежду. Прошедши вперед, он остановился в одном укрепленном месте, называемом Логами, откуда отправил посольство к предводителю болгар, стоявшему лагерем неподалеку. Он послал ему и дары, обещая и другие, если он, сняв свой лагерь, удалится домой.

6. При таком положении дел к молодому царю, стоявшему лагерем в упомянутом месте, явились двое из стенных сторожей столицы, по имени Камарис и Кастеллан: люди, сведущие в строительном искусстве. Представившись царю в то время, как при нем не было никого, кроме великого доместика Кантакузина, они предлагают царю предать город и требуют, чтобы он письменно обещал им деньги и богатые имения. Получив все это легко и определив время и способ действования, на следующий день они ушли, опасаясь, чтобы не впасть в подозрение у своих соседей по караулу. А царь, промедлив четыре дня, приготовил веревочные лестницы, наподобие тех, какие прикрепляются к мачтам больших кораблей. С наступлением вечера назначенной ночи предатели, закупив большое количество крепкого вина, напоили им соседних сторожей, так что те погрузились в глубочайший сон и, если бы не дышали, ничем не отличались бы от мертвых. В полночь имевшие при себе лестницу подступили к стене; предатели посредством веревки, опущенной сверху, тотчас же подняли лестницу на стену и по ней приняли к себе восемнадцать вооруженных воинов. Последние, спустившись вниз, легко выломали ворота, называемые Романовыми[273], после чего и остальная часть войска вместе с царем беспрепятственно взошла в город. Но я едва не опустил вот чего. Когда солнце почти уже зашло и византийские ворота были заперты, кто-то из ближайших мест прибежал, едва переводя дух, и, стуча в ворота, обращенные к Гиролимне, громко звал кого-нибудь из находящихся внутри; когда же увидел, что вышли к нему, сказал, что сейчас только видел множество воинов молодого царя, поспешно приближающихся к городским стенам и в направлении к Романовым воротам. Эта весть привела в величайший страх и смущение старика-царя. Он хотел было, отворив ворота, выслать как можно больше воинов, чтобы они сторожили всю стену, обращенную к суше от одного взморья до другого. Но великий логофет помешал этому, представив, что недостойно великой души доверять таким пустым слухам и вестям, внушенным трусостью, так как или известие несправедливо, или глупы те, которые хотят сделать такую попытку, когда и стены, и ворота так защищены. Неприятели, говорил он, если решатся теперь проникнуть в город, испытают то же, что испытал бы каждый, ударив ногой в гвоздь. Логофет говорил так или потому, что был несведущ в воинских делах, или потому, что сам Бог на этот раз отнял у него разум, чтобы исполнилось наконец божественное определение о старике-царе и его делах. Не прошла еще третья часть ночи, как снова к гиролимнийским воротам прибежала толпа подгородных поселян и объявила сторожам, что за Романовыми воротами собралось множество людей. Эта весть опять и еще с большею силою привела царя в страх и смущение; он сердитым голосом сказал великому логофету: «Ты просто железо. Вот отчего ты не боишься и не чувствуешь окруживших нас опасностей. Разве ты не видишь — дело такого рода, что не дает мне ни сидеть, ни спать? Возмущение моего внука, точно сильный треск, раздражает мой слух, смущает душу и поднимает во мне море ужасов, колебля все мои мысли, волнуя и затопляя мое сердце». Но логофет был настоящий Маккавей; он остался при своем мнении и не обратил никакого внимания на слова царя, точно морская скала; он встал и пошел спать, показывая самым делом, как напрасно беспокойство и как бесплодны должны быть усилия врагов вне стен. Царь, оставшись один и кроме дворцовых мальчиков не имея никого, кто бы разделил его скорбь, и сам склонился на царскую кровать, не снимая с себя ни одной одежды. Кроме того, одеждою для него служило еще полное отчаяние. Он лежал, теряясь во множестве горьких и разнородных мыслей и поворачиваясь беспрестанно с боку на бок, как будто под его постелью были кратеры, пылающие огнем. В это время на улице около царского дворца и дворцовых ворот, послышался сильный шум, дававший знать о вступлении сюда молодого царя, и сильный стук оружия, так как воинов, вошедших с царем, было более восьмисот человек; при этом отовсюду раздавались приветствия и поздравления молодому царю