История ромеев, 1204–1359 - [348]
4. Итак, ради Филия, дражайший Агафоник, не вздумай лишить меня, твоего друга, этого прекрасного рассказа, прикрывая нерадение видом благоговения, как ты уже делал во многих других случаях. Ибо я вижу, что ты некоторым образом уклоняешься умом в другую сторону, и, насколько я могу догадаться, чело твое полно запутанных мыслей».
5. [Агафоник: ] «Да, это мой случай, дорогой Феотим, и я очень сокрушаюсь, что это произошло; ибо я зачастую похожу, пожалуй, на невежду и словно не слышу тех, кому случается беседовать со мной, так как забвение оказывается гораздо сильнее воображения, которое мудрецы называют также книгой души.
Поэтому, в то время как ты еще только формулировал свои вопросы, я готовился и прикидывал, сводя воедино то, что еще, подобно воде, окружает со всех сторон мою память, и то что уже утекло из нее [и находится теперь] далеко от судейского возвышения [моего ума], уступив, вероятно, место другим, более важным вещам; именно это вызывало тогда перемену в моем нраве. Посему, хотя в недавнее время у меня и сформировалось иное впечатление, так сказать, в точке старта беговой дорожки, ты впредь сможешь, я полагаю, убедиться, что цель моей речи соответствует твоему желанию; она будет теперь всячески избегать беспечного покоя, как это было раньше, и, напротив, явным образом предпочтет усердное движение. Ибо, поскольку и то, и другое необходимо в словах и делах, мы и о том, и о другом, как и следует, вспоминаем в подходящее для каждого время и соответствующим образом оцениваем и то, и другое: движение — как отрицание и уменьшение покоя; а покой — как идею и энтелехию движения, определяющую и ограничивающую его текучесть, свободу и неопределенность. Таким образом, нужно пользоваться тем и другим согласно логосу тропосу каждого.
6. Итак, ты должен знать, что много такого пропущено, как не стбящее никакого упоминания и вызывающее лишь ироничный смех. Ибо Григора, едва только сказал немного по первому представленному тобой сейчас спорному вопросу, как тотчас же замолчал, сочтя излишним пытаться давать научные ответы абсолютным невеждам. «Ибо нет, — сказал он, — ничего общего как у света с тьмой[1932][1933], так и у науки с невежеством». Из-за этого, а также по причине такой столь сильной путаницы [в речах Паламы] и я не озаботился точным пониманием произнесенного тогда им. Однако, ради тебя я повторю немногое из его [речей], то, что до сих пор осталось у меня в памяти, не пересказывать бессмысленные речи Паламы желая, а тебя, моего друга, не желая огорчать».
7688 Итак, Григора, повернувшись к тогда там присутствовавшим и устремив на них взгляд, сказал:
«Разве не глупым и совершенно детским является посылка этого Паламы, что всякое составляемое [из частей] и имеющее [в себе] сущностные различия, является сложным? Ибо не это и не так говорит божественный Иоанн из Дамаска, но, что составляемое из многих и различных [частей], является сложным. А Палама, немного изменив по своему невежеству и злому умыслу это научное и богоприличное речение святого, одновременно и весь его смысл исказил. Ибо сказанное им похоже ни на что иное, как если бы кто сказал, что всякий снег, обладающий сущностной белизной, есть белый снег.
8. А это гораздо хуже даже того, что он постулировал вначале. Затем он сделал этот замечательный вывод, что Бог ни к числу составляемых не принадлежит, ни к числу имеющих сущностные различия. Пусть мне кто-нибудь здесь скажет Бога ради, что за фигура может быть у этого чудовищного силлогизма, и из какого новоявленного и вновь прибывшего корня она выросла.
Затем он снова привел странное и неустроенное построение другого якобы силлогизма, сказав: «Поскольку сущность Божия одна и абсолютно неделима, она не имеет в себе сущностных различий». «Ибо сущностным, — говорит он, — является такое различие, по которому одна сущность различается от другой сущности». И вывод — что «различия эти относятся к нескольким видам и сущностям».
9. Это было им предложено для того, чтобы освободиться от выдвинутого против него обвинения и показать, что он отнюдь не впадает в то, что запрещено святым. Ибо Дамаскин запрещает говорить, и что божественное сложно, и что оно составляемо из многих и различных [частей], то есть нетварности, безначальности, творчества, неописанности и всех тех многих и различных нетварных [качеств], которые сторонники Паламы сопричисляют к единой нетварной и простой [божественной] сущности. Но он, сам того не замечая, впадает в две нелепости. Ибо он, как видно, ни по существу вопроса ничего не говорил, но, идя по одной [дороге], двигался по другой[1934], ни подобающих встречных аргументов не привел, если хотел что-нибудь возразить, но вел себя подобно тому, как если бы от него требовали назвать местопребывание живущих на востоке эфиопов и индийцев, а он, наоборот, пытался бы указать на западных кельтов и другие обитающие по соседству с британцами народы.
10. Ибо где он приводит хоть последовательное, хоть противопололожное опровержение на предложенное [речение святого], что составляемое из многих и различных [частей], является сложным; где, говорю я, [хотя бы] бездоказательное доказательство или нестройное построение, или нелогичный силлогизм, или, тем более, неопосредствованный и фрагментарный вывод? Он говорит [лишь], что «поскольку сущность Божия одна и абсолютно неделима, то различия эти относятся к нескольким видам и сущностям». Но не требует ли это Демокрита, сильно смеющегося над невежеством этого человека, или лучше Гераклита, оплакивающего его безумие?
