История ромеев, 1204–1359 - [303]

Его руки и промысла. Ты же знаешь, что где-то близко и едва не при дверях начало следующего года[1509], когда, как ты должен знать, властители обычно посылают к нам попеременно неких искусных в вопросах и ответах мужей, которых они, набирая из каменотесов, актеров, флейтистов и танцоров, в тот же день наспех делали богословами, подобно тому как мифы некогда [за день порождали] гигантов[1510]. Они не считают для себя чем-то дурным подлавливать меня через этих людей, испытывая с разных сторон и разнообразными методами, чтобы добиться одного из двух: либо незаметно перехитрить меня и склонить к тому, что им угодно, или узнать, каким способом им легче будет доставить себе это удовольствие, или посредством этого долговременного и необычного мучения заставить меня расстаться с жизнью и улучить таким образом то, к чему они явно стремятся; либо, как второй вариант, они думают подвернуть меня насильственной смерти в неявном для внешних месте — в этом доме, — чтобы скорее доставить себе освобождение от хлопот, которые они из-за меня имеют.

57. Поэтому я думаю, что Бог позаботится обо мне. Однако хочу, чтобы и ты, когда уйдешь, позаботился о том, чтобы сделать одно из двух. Если по прошествии этой осени и следующей за ней зимы ты узнаешь, что я так или иначе умер, вспомни тогда эти мои прощальные слова, не пренебрегай тем, что в твоих силах, и не отставляй насовсем своих обязанностей, зная, что от неусыпного ока [Божия] абсолютно ничто не может укрыться не только из явно совершаемых действий, конечно, но даже и малейший след, говоря в двух словах, любых человеческих помышлений, а также зная, насколько неминуем и неизбежен оный будущий суд.

Если же ты узнаешь, что я еще пребываю в этой жизни, то, если и ты с помощью Божией останешься в живых, ты всем прочим заботам должен предпочесть то, чтобы снова

235

254

возвратиться ко мне и рассказать, что произошло за это время и происходит в государстве, а также — как обстоят дела с исповеданием [веры], которое зачитал Палама на том разбойничьем соборе, желая доказать, что он ничуть не болен в вопросах правой веры. Еще ты должен доставить мне текст тех абсурдных Томосов, если не полностью — так чтобы, в двух словах, ничто не отсутствовало, — то, по крайней мере, отобрав самые важные части. Зачем это — ты и сам, полагаю, знаешь; а если нет, то, конечно, узнаешь».

58. Когда я так сказал, то Агафангел ушел, по обыкновению, в слезах, неся в глубине души огромный груз печали, а я остался один дома, полагаясь не на кого-либо из людей, а, в меру сил, на одного лишь Бога. Придя в себя, я распростер крылья духа [и устремился] к некоему нездешнему и возвышенному созерцанию и позволил уму пребывать в спокойных размышлениях о тайнах бытия.

Когда же прошла уже большая часть того года, в течение которого я снова подвергался многим прибывающим извне искушениям, но с помощью Божией оказался в числе еще не падших, я по летающим вокруг птицам понял, в каком отрезке весны мы тогда были. Ибо они издавали звуки не придушенные и глухие, как будто их голосовые органы были сдавлены холодом, но уже свободно праздновали и перекрикивали ветер, наполняли своими звуками рощи и, сидя на деревьях, наперебой пели вперемешку что-то звонкое, благозвучное и, так сказать, гармоничное, так что даже запертым в домах могли сообщить сладостные приметы весны. Поэтому и мою душу окрыляла в какой-то мере надежда на появление Агафангела.

Книга двадцать восьмая

1. Когда же время только что сбросило свои, так сказать, зимние и снежные старческие седины и, снова восприняв цветущее лицо молодости, позволило солнечным лучам уже сильнее сиять посреди обаяния весны, дорогой Агафангел снова пришел ко мне тихими стопами около полуночи. Поприветствовав меня и сев, он сообщил мне все необходимое о каждом из наших друзей и сподвижников и в свою очередь узнал от меня среди прочего и то, что все находившиеся при мне доселе книги Священного Писания были отняты моими преследователями, внезапно напавшими, и что из-за суровости зимы мне пришлось очень тяжело: в частности потому, что вода замерзала и мне зачастую было нелегко утешаться теплым питьем за исключением тех случаев, когда солнцу удавалось как-то пробиться сквозь плотный слой облаков и оно через окошко посылало несколько лучей в это мое жилище, так что тогда я мог сообщить некое слабое солнечное тепло этой воде для питья. Услышав это, он глубоко вздохнул и пролил из глаз потоки слез. Тогда я, желая удержать его [от слез], переменил тон на более радостный и одновременно занял его мысль другими предметами, отвлекши от этих, и потребовал рассказа о событиях снаружи. И он, начав издалека, рассказал мне следующее.

2. [Агафангел: ] «Когда лето прошлого года[1511] уже заканчивалось, император Кантакузин поднял войска и выехал, чтобы сражаться на стороне своего сына Матфея, против зятя, Палеолога. Число ведомых им за собой ромейских солдат не достигало и шестидесяти, зато каталонцев и варваров было более тысячи. Ибо, издавна питая к ромеям какую-то подозрительность и невыразимое отвращение, он настолько же ненавидел их и отгонял от себя, насколько любил и приближал варваров. В свою очередь, и сам он был настолько же ненавистен ромеям, насколько любим варварами, за то что, приняв образ пастыря, он день и ночь добровольно делал паству легкой добычей волков-варваров, так что она не только подвергалась стрижке шерсти на коже, но и самой кожи лишалась, не только ему постоянно выплачивая все новые ежегодные налоги, но и непосредственно варварам — за засаженные виноградниками и засеянные зерновыми земельные участки вплоть до самых городских ворот. Одних варвары по своему произволу обращали в рабство и во множестве отводили в Азию, а кому удавалось сбежать из плена и искать прибежища в храмах Византия, тех предавали большему наказанию и наносили им за это многочисленные удары, как в спектаклях, где властители вменяют в вину чудо такого спасения.