История ромеев, 1204–1359 - [305]

8. Когда эти [новости] достигли слуха Палеолога, то повергли его мысль в ступор и лишили его всякой спасительной надежды. Он тогда находился в соседних городах по каким-то другим делам, а когда на следующий день вернулся в Диди-мотихон, то впал от печали в некую болезнь. Когда же через месяц он немного оправился от нее, то двинулся оттуда к приморскому городу, называемому Энос[1513]. Проведя там немного времени, он отбыл оттуда морем на остров Лемнос, предполагая встретиться по пути с патриархом Александрийским, который также незадолго до того приплыл на гору Афон. Говорят, что и этот [патриарх] звался Григорием[1514], подобно тому [мужу], который прежде весьма благопристойно правил патриаршим кормилом Александрии и чьей мудрой беседой я имел возможность вдосталь насладиться, когда, будучи заграницей, объезжал Египет и Аравию, как мною было сказано прежде[1515].

9. Когда же по прошествии некоторого времени тот умер, этому случилось стать его преемником на троне, а теперь — быть посланным властителем Египта и всей Аравии с дипломатической миссией к императору ромеев. Однако, услышав уже после своего отъезда оттуда о беспорядках в государстве ромеев и их борьбе между собой за власть, он решил несколько замедлить в пути, пока не поймет яснее, какому из двух противоборствующих императоров достается надежная власть, чтобы результат его миссии не оказался непрочным и ничтожным. Поэтому из Египта он сперва направился на Кипр, а затем оттуда отплыл на Крит, причем на обоих островах провел много времени, так как споры о власти у ромеев еще не кончились.

10. А когда ему уже изрядно поднадоела постоянная жизнь на море, он решил, что есть две причины, по которым ему лучше будет находиться где-нибудь поближе к ромейским границам: во-первых, чтобы с близкого расстояния лучше узнавать достоверную информацию о событиях; во-вторых, чтобы, как только спор прекратится и один из двух императоров обеспечит себе спокойное царствование, тотчас же довести до конца свою миссию. Итак, когда лето прошлого года[1516] только что закончилось, он снялся с Крита и на всех парусах направился к горе Афон, находящейся, можно сказать, на границе двух империй — трибалльской и ромейской.

11. Поэтому императору Палеолоіу, давно слышавшему, что повсюду на островах и на материке, где бы ни случилось ромейским колонистам жить особняком или в городах и деревнях под властью иноплеменных народов; они только его имя, а ни в коем случае не Кантакузина, поминают в публично совершаемых ими священных песнопениях в соответствии с издревле утвердившимся в метрополии православных[1517] обычаем, очень хотелось поговорить с этим мужем и, разузнав прежде всего об этом, расспросить затем о том, какова была цель его дипломатической миссии, и к тому же о том, что должно было за этим последовать. По этой причине он, как я слышал, и замыслил, проплывая мимо Афона, [заглянуть туда] по пути и мимоходом пообщаться с этим мужем[1518].

12. Тем временем пришел некто из Фессалоники и сообщил, среди прочего, что Палама уже долго и очень тяжело [болеет и] рискует расстаться с жизнью, но не расстается, а лежит изнуренный и страдающий хуже, чем от тысячи смертей. Он сказал, что у него чрезмерно распух живот и к тому же отнялись руки и ноги, так что он, кроме дыхания, неподвижностью едва ли отличается от камней. Кроме того, поскольку у него забился и обратился вспять кишечник, организм оказался вынужден, подобно переменчивому течению Эври-па, все каловые излишки желудка направлять обратно через грудь в рот и оттуда извергать, и таким образом уста у него стали вместо задницы[1519] служить природной потребности [исторжения] зловонных нечистот чрева».

13. [Григора: ] «Видишь, любезнейший Агафангел, как и для этого человека божественное правосудие свыше определило должное, чтобы зловоние его темной души, как и подобает, стало для всех явным также и чувственно? Прежде чем [нечестивец] будет отведен к оному вечному наказанию, оно [уже] здесь вынесло суд этим необузданным и богохульным устам вместе с пишущей рукой, и явствующий из здешних начатков [осуждения] запас еще не всем очевидных зол этого скверного [человека] представило взору общественности еще более наглядно, чем в случае того, неистовству тезоименитаго, Ария[1520], который мерзости чрева исторг из себя [всё же] через задницу вниз[1521].

14. Ибо тот, согрешив естественным образом[1522], и наказание здесь понес посредством естественных членов тела; а этот, перейдя в хулении Бога границы всякого естества и искусства[1523], несет, как и подобает, некое чудовищное, противоестественное и более длительное наказание. Ведь даже Арий, называя Сына и Слово низшим Бога [Отца] и [одновременно] высшим бесплотных ангелов и Создателем, не решался, однако, называть Его видимым телесными очами, так как не мог помыслить стоящего выше ангелов и приводящего ангелов [в бытие][1524] обладающим худшим, чем у ангелов и душ, свойством. Он знал, что природа всех бестелесных существ абсолютно невидима для физических глаз, за исключением тех случаев, когда Бог, из снисхождения [к человеку] действуя домостроительно, производит различные чудесные явления