Исторические силуэты - [117]
Басаргин[507] рассказывает в своих записках аналогичный эпизод. Возвращаясь с Веронского конгресса, Александр I осмотрел Вторую армию и, оставшись очень доволен ее состоянием, был необыкновенно приветлив и ласков с Киселевым, начальником штаба Второй армии. Он взял с собой Киселева в украинское военное поселение, где государя ожидал Аракчеев. Аракчеев уже знал о триумфе Киселева и не мог с этим примириться. В первое же свидание с Киселевым Аракчеев при многолюдном собрании сказал ему язвительно: «Мне рассказывал государь, как вы угодили ему, Павел Дмитриевич. Он так доволен вами, что я бы желал поучиться у вашего превосходительства, как угождать его величеству. Позвольте мне приехать для этого к вам во 2-ю армию; даже не худо было бы, если бы ваше превосходительство взяли меня на время к себе в адъютанты». Киселев был не робкого десятка и тотчас же отвечал: «Милости просим, граф, я буду очень рад, если вы найдете во 2-й армии что-нибудь такое, что можно было бы применить к военным поселениям. Что же касается до того, чтобы взять Вас в адъютанты, то, извините меня, после этого вы, конечно, захотите сделать и меня своим адъютантом, а я этого не желаю». Аракчеев закусил губу и отошел.
Тщеславие Аракчеева находило себе пищу в том трепете, который он внушал всем, без различия чинов и рангов. Смельчаки, вроде Киселева[508], были большою редкостью. Масса дрожала и пресмыкалась. Тот же Басаргин отмечает, что кроме Киселева все остальные царедворцы так подобострастничали перед Аракчеевым, что смешно было на них смотреть. И Аракчеев третировал всех и каждого, не зная пределов надменности и грубой заносчивости.
Еще при самом начале своей карьеры, еще при императоре Павле Аракчеев выказал, до чего могла доходить его дерзкая заносчивость. При первом же разводе по воцарении Павла Аракчеев закричал на гвардейцев: «Что же вы, ракалии, не маршируете; вперед, марш!», а инспектируя по поручению Павла екатеринославский гренадерский полк, дошел до того, что публично назвал знамена этого полка «екатерининскими юбками».
После этого можно себе представить, какой недосягаемостью окружил себя Аракчеев во время наивысшего своего фавора при Александре Павловиче и какие оскорбительные выходки безнаказанно сходили ему с рук! Все, наблюдавшие Аракчеева в то время, единогласно свидетельствуют о том, что его обращение с окружающими выходило за всякие пределы приличия. Он не знал никаких сдержек, и, по-видимому, ему доставляло особенное удовольствие унижать своей грубостью самых крупных сановников. Маевский говорит об этом очень характерно: «Аракчеев не знает различия между людьми и всех считает, как одного. Ему кажется, что уже самое слово «человек» есть злоупотребление»[509]. «Обращение Аракчеева с товарищами по службе, — говорил Брадке, — было повелительное и весьма часто бессовестное и грубое». В сущности, он был только генералом от артиллерии и членом государственного совета. Но в силу его неофициального положения председатель государственного совета кн. Лопухин[510] и т. д., сов. кн. Куракин[511], председательствовавший во многих комитетах, где Аракчеев состоял членом, расстилались перед ним, подчинялись всем его дерзостям, ухаживали за его любовницей. Любопытный образчик этого подобострастия видных сановников перед Аракчеевым приводится в одном письме Ростопчина к Брокеру[512] от 12 января 1815 г. Аракчеев, прогневавшись на министра внутренних дел Козодавлева[513], запретил швейцару принимать его. Несмотря на это, Козодавлев все-таки стал просить у Аракчеева дозволения навестить его в Грузине и получил ответ: «В сем отказать вам не могу, сожалея, что не могу там принять, как в городе». В Грузине Аракчеев любил иногда разыграть гостеприимного хозяина, но применительно к Аракчееву гостеприимство следует понимать в весьма относительном смысле. По свидетельству Брадке, на станции Чудово, верстах в 20 от Грузина, был сооружен флаг, который, поднимаясь и опускаясь, возвещал, принимает ли граф в Грузине или нет, и нередко высшие сановники, проскакав от Петербурга до Чудова, должны были поворачивать оглобли и ни с чем возвращаться в Петербург[514].
В Петербурге официальные приемы Аракчеева стали настоящей притчей во языцех. Уже один внешний вид его приемной залы наводил оторопь на посетителя своей гнетущей мрачностью. Маевский описывает эту залу, точно какое-то страшное капище. Дом, занимаемый Аракчеевым, говорит Маевский (рассказ относится к январю 1823 г.), на углу Кирочной и Литейной, «весьма похож на египетские подземные таинства». В преддверии вас встречает курьер и ведет чрез большие сени в адъютантскую; отсюда направо — собственная канцелярия государя, налево — департамент Аракчеева, а прямо — приемная. «Везде мистика, везде глубокая тишина: на всех физиономиях страх; всякий бежит от вопроса и ответа, всякий движется по мановению колокольчика и почти никто не открывает рта. Это — тайное жилище султана, окруженного немыми прислужниками». «С четырех часов ночи начинали съезжаться сюда министры и другие сановники. Дежурный адъютант на доклад графу о прибытии кого-либо из них не получал никакого ответа, что значило подождать. Нередко и второй доклад был встречаем молчанием графа, по-видимому, погруженного в занятия за письменным столом»
