Истина существует: Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников - [22]

И там мы пели песни, и все прочее, и оттуда пошла наша дружба с математиками. Тихомиров там был, там был Ленечка Волевич [14], который умер, к сожалению. Потом появилась и Никита Введенская [15]. Они все были с мехмата.

Но считалось, что у нас с Андреем связь чисто такая вот, научная. Так что на самом деле это большое удивление вызвало. Мы, правда, поженились уже после того, как кончили университет. После того как Андрей окончил университет с опозданием на год.

Владимир Михайлович Тихомиров вспоминает:

— Летом следующего, 1956 года я стал собираться в байдарочный поход по Пруту и Днестру. Как-то встретил Лену Падучеву. Разговорились. Рассказал о летних планах. Пригласил в поход. Подумав, она сказала: «А можно с мальчиком?» В голове пронеслось: «Лучше бы без мальчика», — но я сделал хорошую мину при плохой игре и сказал что-то вроде «с мальчиком так с мальчиком». Мальчиком оказался тот, шестой. Звали его Андрей.

В ту пору меня окружали замечательные люди из моего поколения, значение и величие которых я смог оценить только со временем. Это были люди, ставившие перед собой грандиозные задачи постижения устройства Вселенной и микромира, строения Земли и эволюции растительного и животного миров, строения и развития языка. Назову лишь математиков, лингвистов и филологов: Володя Алексеев [16], Дима Аносов [17], Володя Арнольд [18], Алик Березин [19], Толя Витушкин [20], Миша Гаспаров [21], Роланд Добрушин [22], Кома Ивáнов [23], Миша Лидов [24], Юра Манин [25], Боб Минлос [26], Яша Синай [27], Володя Успенский, Людвиг Фаддеев [28]…

В этот же ряд встал и навсегда остался в нем мальчик, которого звали Андрей.

ААЗ и Владимир Тихомиров, байдарочный поход, 1956 год

От того похода сохранилось несколько фотографий. Одну я особенно люблю: мы с Андреем стоим посреди нашего совершенно порушенного байдарочного флота и смеемся. Кругом разбросаны разломанные деревянные стрингеры и лодочные резины — все в дырах.

А дело было вот в чем. Мы жили в великие туристические времена. Был университетский турклуб, был и московский туристический клуб. При этом надо было утверждать там и сям наши походы, выпрашивать снаряжение, выверять маршруты. Мы наметили поход по Пруту и Днестру. Когда наш поход утверждали, начальство нас очень зауважало: мы оказались первопроходцами, по Пруту до нас еще никто не ходил. Объяснение, казалось бы, напрашивалось: неподалеку располагался сам железный занавес. Но оказалось, что дело было не в нем, а в том, что реки Прут в том месте, где мы должны были стартовать, просто не существовало! Был ручеек, маленький мелкий ручеек. Но нам-то что: байдарки, чай, не свои, а казенные. И мы «проплыли», вернее, начали скрестись. Разбили и разодрали мы при этом свои лодки вдрызг и к Днестру привезли одни дребезги. Вот этот-то разбитый флот и увидал Андрей.

Сначала он пришел в ужас: «А как же мы поплывем?» Я сказал что-то вроде «отремонтируем и поплывем». «А чем же мы соединим стрингеровские щепочки?» — «Бинтами!» Это было для Андрея настолько невообразимо, что он стал смеяться, как умел только он. И я тоже стал хохотать. Вот тогда нас и засняли.

Как-то (в том же походе) увидел я в его руках тоненькую тетрадочку, которую он внимательно изучал: «Что это?» «Перед походом, — отвечал Андрей, — я подготовил эту тетрадь, чтобы выучить молдавский язык». «Ты его учил?» — «Нет, вот сейчас учу». Я замолк в удивлении: такого же не бывает! А где словари, где педагоги, которые ставят звуки, где тексты? Было ясно, что Андрей просто пошутил.

Мы отремонтировали-таки наш флот с помощью бинтов и поплыли. Как-то так вышло, что мы плыли в основном двумя лодками: Андрей и я со своими девушками. Не торопились, остальные лодки были где-то далеко впереди.

И вот мы плывем, плывем, и я сказал: «Неплохо бы молочка!» Возражений не последовало. Плывем себе помаленьку дальше и вдруг видим: бабы полоскают в реке белье. Я говорю: «Надо бы узнать, нельзя ли где поблизости подкупить хлебца и молочка». Подплываем к ним, и только я хотел было спросить про покупки, как слышу — Андрей к ним обратился на каком-то незнакомом языке. Они ему что-то ответили, он им, они снова ему. Хорошо поговорили, и Андрей стал отплывать. Я крикнул: «Спасибо!» Баба удивилась: «Так вы ру-усские, а я подумала, вы молдаване!»

— Это одна из самых фундаментальных историй моей жизни! — говорит Анна Зализняк. — Для папы язык — это не средство коммуникации, «здрасьте — до свидания», а некоторая система, притягательная своей внутренней стройностью.

Когда они плыли на байдарках по Днестру и решили попросить у местных жителей молока, папа просто реконструировал молдавский (румынский) рефлекс латинского lacte(m) —получилось lapti. И совпало! Для остальных участников похода это был очередной пример папиного полиглотства (которое он всю жизнь отрицал!), что вот, мол, ни фига себе, оказывается, он знает еще один язык, и какой-то вообще молдавский. Там еще слово получилось смешное — «лапти». А для папы главное впечатление было от того, что умозрительно построенная по схемам сравнительно-исторического языкознания форма оказалась реальным словом, которым пользуются люди для практической коммуникации, ни на секунду ни о чем про это слово не задумываясь. И бабки, естественно, нисколько не удивились, откуда он это слово знает: ну, молоко — оно и есть молоко («лапти», в смысле).