Истина существует: Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников - [21]

ААЗ: Заросла труба, соединяющая нос с барабанной перепонкой. Не заросла, а хрящик, что там растет, ее задавил. Все решается, нужна операция, про которую мне давно сказали, что операцию нужно сделать. Что высокий шанс на успех. Ну я решил, что самолет того не стоит. Так что с тех пор я не летаю. Последние полеты были такие: я экономлю на полете, вместо того чтобы ехать поездом, — сутки, трое суток лежу в больнице. А потом, когда я вылезал из самолета, у меня из уха вылезал шар такой белый, размером с мячик для пинг-понга. Это барабанная перепонка, раздутая изнутри. Оказывается, я действительно избежал того, чтобы она лопнула. Она любит лопаться в этих случаях. Но каким-то образом не случилось.

ВАУ: Но боль, конечно, страшная.

ААЗ: Боль страшная.

ВАУ: Это когда последний раз было?

ААЗ: В 1973 году. После этого я летать перестал.

ВАУ: Ну вот Колмогоров также не летает, это вы знаете.

ААЗ: Я знаю, да. Я рад, что вы в Praesens’e это сказали, конечно.

ВАУ: Да. Он по каким-то сходным причинам, точно я не знаю, что-то он мне говорил…

ААЗ: Мне говорят: «Ну, мы понимаем, понимаем — боитесь очень». Я как раз не боюсь.

ВАУ: А почему мы заговорили об этом вашем путешествии в деревню?

ААЗ: Правильно. Потому что это было начало рассказа на тему, которая вас интересует, — об изучении языков. После того как я проехал 140 км обратно (это был мой самый длинный переход за всю жизнь – 140 км в день), больше я никогда не проезжал.

ВАУ: С сотрясением мозга и со сломанным носом.

ААЗ: Ну, на нос плевать! С сотрясением мозга, да. Мне был предписан режим неподвижности в кровати. Лежать. Ну, там, вставать по надобности, по нужде, есть по возможности лежа — и ни в коем случае никаких умственных напряжений, кроме глядения в потолок. Не читать ни в коем случае!

ВАУ: Это какой год?

ААЗ: 1950-й. Мне 15 лет. Ну я полежал так полдня, полежал день… А потом взял грамматику французского языка. И действительно, поскольку лежать нужно было недели две, то с тех пор я ее более-менее знаю.

ВАУ: Ну вы знаете и другие.

ААЗ: Тогда выпало на французский.

«Чисто научная связь»

Елена Викторовна Падучева после окончания школы тоже поступила на филологический факультет МГУ.

— Я поступила в университет по золотой медали, с каким-то собеседованием. В английскую группу поступала. Это был 1952 год. Пришла в университет, и оказалось, что английскую группу разделили пополам, по алфавиту. И те, кто на «О», попали в английскую группу, а начиная с тех, кто на «П», — они попали в испанскую группу, потому что образовалось испанское отделение неожиданным образом и набрали его из английской группы. А те, которые на «З», естественно, попали в английскую группу.

Дальше я положила все свои усилия на то, чтобы перейти в английскую группу.

Декан Зозуля был. Я ходила к нему и говорила, что мне очень нужно перейти в английскую группу. Он говорил: «Ну хорошо. Придите в четверг. Я попытаюсь что-нибудь для вас сделать». Когда я приходила в четверг, он говорил: «Как жаль, что вы не пришли в среду! Вот у меня как раз в среду была такая возможность, но сейчас никакой возможности нет». И тут вдруг оказалось, что лаборантка моей мамы знакома домами с Зозулей — и это решило дело.

Это был первый курс, конец. В общем, со второго семестра. Или мы уже сдавали зимнюю сессию вместе? Я не помню. Во всяком случае, на зимние каникулы я уже была в одной группе с Зализняком и мы вместе с ним…

Е.В. Падучева, май 1953 г.

— А он наблюдал за этими попытками? Одобрял? Не одобрял?

— Абсолютно никак. Мы даже знакомы не были. То есть я была с ним знакома, а он со мной — нет.

И на зимние каникулы… Была там такая Анька Мартынова, у которой была дача. И вот она поехала на дачу, а мы должны были вдвоем приехать к ней, провести там какое-то время зимних каникул. А почему так получилось, что она позвала меня на дачу, это я до сих пор не объясняю, не имею объяснения.

А там я помню, что мы с этой Анькой очень существенно различались: Анька любила говорить, а я любила слушать, и это, в общем, как-то… решило дело.

Это, конечно, только начало было. Потом были латинские стихи, сонеты Шекспира… Общие увлечения. Стихи Гейне. Читали вместе. Это все-таки некоторое искусство: пропуск слогов, как попадать на нужные сильные места… Вместе готовились к экзаменам.

Потом были вместе в колхозе. Вместе в двух колхозах. У-у, один колхоз был совершенно замечательный, и, собственно, определил в очень существенной степени мою биографию и, в общем, можно сказать, и нашу, потому что это был колхоз, в который поехали мы с Андреем, Галка Федорцова — это моя подруга с русского отделения, Элка Венгерова, переводчица, она переводила «Парфюмера» Зюскинда, и Мельчук. Компания была очень хорошая.

Едем мы в автобусе, значит. Это в Красновидове колхоз. Сошли с электрички, едем на автобусе по своим деревням — добираться должны были своим ходом — и выясняется, что в этом же автобусе в другую деревню едут математики. И Мельчук тут же знакомится с этими математиками. Выясняет, из какой они деревни, завязывает разговор, в общем, поступает, как Мельчуку свойственно. Поэтому после работы Андрей закладывается в палатку спать, а Мельчук и три девицы (я, Галка и Элка) отправляются за пять километров к математикам петь песни.