Искренность после коммунизма. Культурная история - [78]
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. «ТАКАЯ, ТИПА НОВАЯ ИСКРЕННОСТЬ»
НОВЫЙ ВЕК, НОВЫЕ МЕДИА
В 2000‐х — начале 2010‐х годов то понимание искренности, о котором говорилось в предыдущих главах, по-прежнему оставалось в силе. Искренность как терапевтический инструмент преодоления культурной травмы и искренность как экономическая стратегия выживания: оба этих взгляда на художественное самораскрытие легко проследить во множестве онлайн-ссылок на «новую искренность».
Однако с течением времени сам Интернет стал все больше превращаться в тему для дискуссий. Как в России, так и в других странах, начиная с 1990‐х годов и до наших дней, неустанное продвижение новых технологий дало пищу для различных теоретических рефлексий: например, о господствующей в наше время постдигитальной эстетике и логике. Как я объясняла во «Введении», адепты этого понятия отказываются противопоставлять «старые» и «новые» средства массовой информации: разве наша повседневная жизнь, спрашивают они, не является сегодня по умолчанию компьютерной?[650] Критики также чувствуют все больший интерес к взаимосвязям между медиализацией, аутентичностью и интимностью, так что одной из их центральных забот оказывается забота об искренности. Некоторые комментаторы утверждают, что дигитальные медиа способствовали невиданному ранее расцвету искреннего самовыражения. Другие полагают, что новые технологии приводят к дегуманизации, с которой нужно бороться, отдавая приоритет искренности в рамках дигитально опосредованного искусства, дизайна или литературы. Есть и те, кто использует понятие возрожденной искренности как маркер определенной идентичности в социальных сетях. Работая над этой книгой, я обнаружила множество постов в блогах, твиттере, инстаграме и фейсбуке, в которых пишущие либо позиционировали себя в качестве представителей «новой искренности», либо использовали это выражение для характеристики своих любимых фильмов, книг или, скажем, корпоративных брендов (подобно упоминавшемуся во «Введении» блогеру, для которого красивые девушки в «Старбаксе» олицетворяли «новую искренность»).
В данной главе будут рассмотрены проблемы интерпретации искренности и цифровых технологий в их развитии с начала 1990‐х годов. Особое внимание я уделю первому десятилетию XXI века — эпохе ошеломляющего роста популярности социальных сетей. Как и в других главах, речь здесь пойдет о транснациональных процессах, однако главным предметом интереса останется постсоветский дискурс искренности. Я начну с анализа глобальных и локально российских суждений о соотношении искреннего самовыражения и медиализации. Затем более подробно поговорю о связи между (художественной) искренностью и новыми медиа, то есть онлайн-медиаплатформами. Эта тема перенесет нас в мир пользователей социальных сетей, и в особенности блогов, где дебаты о новой искренности проходят особенно бурно. После краткого анализа этих онлайн-дискуссий, на последних страницах главы я расскажу о той роли, которую в цифровой век приобретают такие важные для нас понятия, как ремесло, дилетантизм и несовершенство.
В отличие от второй и третьей глав в данной главе мы не будем особо заострять наше внимание на литературе. Я рассмотрю творчество профессиональных писателей и художников: так, поэта Дмитрия Воденникова можно назвать главным литературным «героем» этой главы в той же мере, в какой Сорокин и Пригов оказались центральными фигурами предыдущих. Но наряду с Воденниковым важное место займет фигура сетевого «продюзера» — термин, придуманный медиаэкспертом Акселем Брунсом, чтобы отразить характерное для сети размывание различия между производителями (продюсерами) и потребителями (юзерами) онлайн-контента. Для Брунса и других специалистов социальные медиакультуры являются по умолчанию культурами участия, где «пользователи являются также и производителями»[651].
В этой главе я не пытаюсь слепо следовать утопической логике, лежавшей в основе некоторых работ о «продюзировании» и культурах участия, но главную роль в ней играют именно онлайн-«продюзеры». Точнее говоря, я следую за бесчисленными сетевыми критиками и блогерами, высказывающими свои мнения по поводу искренности. Как показывают мои выводы, онлайн-дискуссии русскоязычных адептов искренности отчасти схожи, но и несколько отличны от дискуссий их зарубежных единомышленников. Далее мы увидим, что в российских высказываниях о новых медиа и искреннем самовыражении по-прежнему большую роль играет советская пропагандистская медиакультура. Она особенно актуальна в России путинской эпохи, когда государственные СМИ и кремлевская пропаганда обретают новую жизнь. К тому же, если англоязычных критиков интересует прежде всего взаимосвязь между дигитализацией и подлинностью (authenticity), то их российские коллеги последовательно обращаются к связи между дигитальными технологиями и тем концептом, которому посвящена данная книга: искренностью.
МАССМЕДИА, «ПОПОМО», ПРАВДОПОДОБИЕ: В ОЖИДАНИИ ИСКРЕННОСТИ
Многие критики, утверждающие, что наша культура перешла от постмодернистских к постпостмодернистским парадигмам, связывают эту перемену с растущей (масс)медиализацией общества. По словам литературоведа Кэтрин Хейлз и архитектора Тодда Гэннона, постмодернизм закончился с появлением цифровых технологий, которые способствовали «новому всплеску интереса к материальной стороне поверхностей» в литературе и архитектуре
Более 60 лет прошло со дня окончания советско-японского вооруженного конфликта на границе между Монголией и Китаем, получившего в советско-российской историографии название "бои на реке Халхин-Гол". Большую роль в этом конфликте сыграла авиация. Но, несмотря на столь долгий срок, характер и итоги воздушных боев в монгольском небе до сих пор оцениваются в нашей стране и за рубежом с разных позиций.
Среди учебных изданий, посвященных европейскому Средневековью, книга Г.Г.Кенигсбергера стоит особняком. Автор анализирует события, происходившие в странах как Западной, так и Восточной Европы, тесно увязывая их с теми процессами в социальной и культурной жизни, которые развивались в Византии, исламском мире и Центральной Азии Европа в 400-1500 гг. у Г.Кенигсбергера – это отнюдь не «темные века», а весьма динамичный период, в конце которого сформировалась система ценностей, оказавшая огромное влияние на все страны мира.Книга «Средневековая Европа, 400-1500 годы», открывающая трехтомник «История Европы», была наиболее успешным изданием, вошедшим в «Серебряную серию» английского издательства Лонгман (ныне в составе Пирсон Эдьюкейшн).Для студентов исторических факультетов и всех интересующихся медиевистикой.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В своей новой книге известный немецкий историк, исследователь исторической памяти и мемориальной культуры Алейда Ассман ставит вопрос о распаде прошлого, настоящего и будущего и необходимости построения новой взаимосвязи между ними. Автор показывает, каким образом прошлое стало ключевым феноменом, характеризующим западное общество, и почему сегодня оказалось подорванным доверие к будущему. Собранные автором свидетельства из различных исторических эпох и областей культуры позволяют реконструировать время как сложный культурный феномен, требующий глубокого и всестороннего осмысления, выявить симптоматику кризиса модерна и спрогнозировать необходимые изменения в нашем отношении к будущему.
В августе 2020 года Верховный суд РФ признал движение, известное в медиа под названием «АУЕ», экстремистской организацией. В последние годы с этой загадочной аббревиатурой, которая может быть расшифрована, например, как «арестантский уклад един» или «арестантское уголовное единство», были связаны различные информационные процессы — именно они стали предметом исследования антрополога Дмитрия Громова. В своей книге ученый ставит задачу показать механизмы, с помощью которых явление «АУЕ» стало таким заметным медийным событием.
Новая книга известного филолога и историка, профессора Кембриджского университета Александра Эткинда рассказывает о том, как Российская Империя овладевала чужими территориями и осваивала собственные земли, колонизуя многие народы, включая и самих русских. Эткинд подробно говорит о границах применения западных понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, о формировании языка самоколонизации у российских историков, о крепостном праве и крестьянской общине как колониальных институтах, о попытках литературы по-своему разрешить проблемы внутренней колонизации, поставленные российской историей.
Представленный в книге взгляд на «советского человека» позволяет увидеть за этой, казалось бы, пустой идеологической формулой множество конкретных дискурсивных практик и биографических стратегий, с помощью которых советские люди пытались наделить свою жизнь смыслом, соответствующим историческим императивам сталинской эпохи. Непосредственным предметом исследования является жанр дневника, позволивший превратить идеологические критерии времени в фактор психологического строительства собственной личности.