Искренность после коммунизма. Культурная история - [71]
Сорокинская «Трилогия» была опубликована, когда подошла к концу сложная эпоха перестройки и новый статус-кво сменил прежнюю путаницу социальных, политических и экономических преобразований. В эту новую эпоху утратила свою привлекательность та политика честности, которую Горбачев энергично продвигал в конце 1980‐х годов. Характерно, что лозунг «Голосуй сердцем», который Борис Ельцин использовал в ходе своей президентской кампании 1996 года, постепенно превратился в насмешливо-ироническое выражение. Сегодня им саркастически характеризуют тех избирателей, которые не в состоянии «раскусить» пиар-приемы политиков.
Новые социально-экономические реалии конца 1990‐х — начала 2000‐х годов повлияли и на литературную жизнь России. В годы перестройки столкновение со свободным рынком неизбежно принесло писателям социальную и финансовую нестабильность. Первоначально это чувство растерянности перевешивала эйфория — следствие обретенной свободы слова. Однако в течение 1990‐х годов новая социальная ситуация стала создавать серьезные трудности как для авторов, принадлежавших при советской власти к официальным кругам, так и для так называемых нонконформистов. И те и другие были вынуждены действовать в обществе, где литература играла все менее значительную роль: государственная поддержка исчезла, а сложная экономическая ситуация привела к снижению потребительского спроса. Писателям приходилось конкурировать и с прежде запрещенной литературой, и с новыми конкурентами на книжном рынке. Немаловажно было и то, что в глазах западных читателей в постсоветских изданиях отсутствовали «экзотика» и «запретность» советских времен[611]. «Остаться актуальным после коммунизма» (именно так называется исследование историка культуры Эндрю Вахтеля о профессиональных стратегиях выживания посткоммунистических писателей) оказалось нелегкой задачей[612].
Именно в этих сложных социально-экономических условиях Сорокин опубликовал свою «Трилогию» и обратился к более публично ориентированной саморепрезентации. Он поменял свою репутацию не только на уровне деклараций: если в начале 1990‐х писатель заявлял в интервью, что «…читателя как такового я никогда не учитываю»[613], то теперь он опубликовал свою книгу в коммерческом издательстве «Захаров» и активно продвигал ее в многочисленных выступлениях в российских и зарубежных СМИ. Ему сопутствовал успех: после публикации «Трилогии» имя Сорокина стало ключевым в мейнстриме русской литературы. Сегодня оно остается на вершине культурной иерархии России; Сорокин — автор бестселлеров, которому удается благополучно существовать на литературные гонорары. Заполняя анкету с финансовыми вопросами, которую я предложила ему в 2009 году, он написал, что живет на гонорары от своих произведений с середины 1990‐х годов. Начиная с 2000‐х годов, добавил он в нашем разговоре, он живет на них сравнительно благополучно[614].
Не случайно, что в спорах об искренности в связи с «Трилогией» постоянно повторялся вопрос о коммодификации. Дискуссии о переходе Сорокина от постмодерна к «искренней» саморепрезентации неуклонно возвращались к одному и тому же: был ли этот переход литературным или экономически мотивированным? Вызвана ли перемена поиском новых художественных или аффективных подходов, или она представляла собой стратегический прием, позволивший автору охватить бóльшую аудиторию и, как следствие, продать больше экземпляров своих книг?
Рецензенты продолжают возвращаться к подобным вопросам, формулируя их то в традиционных терминах как моральную дилемму между «продажностью» и «верностью себе», то в более тонких размышлениях о коммодификации и самовыражении. Философ Михаил Рыклин (еще один бывший близкий друг Сорокина) озвучил распространенную точку зрения, обвинив автора в продажности. К сожалению, отмечал Рыклин в 2003 году, с выходом романа «Лед» Сорокин превратил свои произведения в простой «товар», а свое имя в сомнительный «бренд»[615]. Аналогичное мнение о своем коллеге высказал Тимур Кибиров. В своем разговоре со мной в 2009 году он заметил, что «Трилогия» была попыткой Сорокина написать «книгу, которую ожидали». Он понял стремление Сорокина «завоевать как можно больше душ читателей», «но, — подчеркнул поэт, — мне кажется большой ошибкой угадывать» и писать прозу именно «по этому принципу»[616].
Высказывания Рыклина и Кибирова не отличаются теоретической изощренностью, однако та же «Трилогия» вызывала и более сложные соображения о взаимосвязи между искренностью и коммерческой прибылью. Список рецензий, в которых затрагивались напряженные отношения между этими двумя полюсами, настолько длинен, что я могу привести здесь только небольшую выборку. Особое внимание заслуживают:
• утверждение Игоря Смирнова, что «Лед» — это сложный текст, «прикидывающийся товаром для грамотных идиотов» и что «Путь Бро» — продолжение, сознательно наполненное повторами, в скучной монотонности которых содержится насмешка над «консумирующим обществом, которому приходится покупать сегодня тот же товар, что был приобретен вчера»;
