Искренность после коммунизма. Культурная история - [44]
— поэт Тимур Кибиров, с конца 1980‐х годов выступавший за отказ от того, что он впоследствии заклеймит как «постмодернистский релятивизм», и за возрождение сентиментализма. Среди критиков восприятие Кибирова, как утверждает один из них, определялось мифом о «поэте, которому удается на новом этапе возвращать поэзии искренность»[384];
— поэт Сергей Гандлевский, который в статье 1991 года выступал за «критический сентиментализм»[385]. Основываясь на классической риторике искренности, Гандлевский предлагал возродить сентиментализм в качестве альтернативы как тому, что мы теперь называем постмодернизмом, так и «неискренности» советского строя[386].
Список — недлинный, однако эти первые защитники новорожденной искренности затронули чувствительную струну. Особенно звонко срезонировала статья Гандлевского, которую критик Сергей Чупринин подробно анализирует в своей энциклопедии постсоветских литературных течений, указывая на то, что эта статья вдохновила целую художественную выставку под названием «Критический сентиментализм, сентиментальный критицизм», состоявшуюся в Петербурге в 1992 году[387]. Весной 2009 года, когда я была в гостях у Гандлевского в Москве, поэт даже сетовал на излишнюю известность этой статьи. Он не мог скрыть свою досаду, узнав, что я встретилась с ним для того, чтобы расспросить именно об этой работе. Гандлевский полагает, что читатели возвели его статью в ранг манифеста, в то время как он сам в то время, когда писал ее, не думал ни о чем подобном. Хотя у него отсутствовал какой бы то ни было интерес к критическому сентиментализму «как осознанному приему», — как объяснил он мне за чаем, — эта статья придала ему нежелательную известность в качестве отца новой сентиментальности и/или искренности (при обсуждении своей статьи он постоянно смешивал эти два понятия)[388].
В то время не один Гандлевский обращался к читателям с призывом вернуться к сентиментализму и искреннему самовыражению. В годы перестройки российская интеллектуальная среда горячо обсуждала (возрождаемую) искренность в искусстве. Со временем эти разговоры распространились настолько, что над ними стали даже посмеиваться. В 1989 году Алексей Слаповский написал сатиру на современную художественную жизнь, с программным названием: «Искренний художник: ненаписанный роман». Главный герой по фамилии Неядов — карикатура на второстепенного писателя времен перестройки — чувствует, как и герои русской классики, тягу к сочинению искренних произведений, потребность быть искренним, слиться с «народом». Неядова с героями классической прозы роднит и тот недостаток, который мы рассмотрели в первой главе: неспособность воплотить свое стремление к прямому самовыражению. По словам историка литературы Оливера Реди, «Неядов… — представитель давней русской литературной традиции изображения пустых людей. Подобно Онегину, он неспособен любить, и его жизнь ограничена культурными стереотипами; подобно графу Нулину, он то, чем он не является, — и по фамилии, и по судьбе»[389]. Сам Слаповский также намекает на подобную историческую преемственность. На своем сайте он представляет текст в терминах, предполагающих гоголевскую ироническую инверсию. Роман, по словам автора, рассказывает «о художнике, который искренне желал стать искренним — и стал им»[390].
Как мы видим, работы и высказывания Слаповского, Пригова, Гандлевского и Гундлаха указывают на то, что художники в эпоху перестройки были увлечены одновременно и искренностью, и недосягаемостью этого классического идеала. То же самое можно сказать о многих Новых Коллективах и Институциях (опять с прописных букв), которые создавал в 1980‐х годах в Ленинграде художник Тимур Новиков. В позднесоветские и перестроечные годы этот город стал площадкой для реализации его «Новых» инициатив, которые представляли собой одновременно и насмешку над существующими институциями, и воплощение желания создать на их месте новые. Вместе с уже упоминавшимся Сергеем Курехиным и другими молодыми художниками, музыкантами и режиссерами Новиков основал следующие институции:
— арт-коллектив «Новые Художники» (1982), выставки и концерты которого представляли собой синтез визуального искусства, граффити, музыки, альтернативной моды, дизайна и литературы;
— «Новый (или Некрореалистический) Кинематограф» и «Новый Театр» — названия, под которыми выступал один и тот же коллектив, снимавший кинофильмы и ставивший театральные пьесы;
— авангардную музыкальную группу «Новые Композиторы» (1983);
— и, наконец, в качестве пародийно-консервативного жеста — «Новую Академию», художественную организацию, основанную «Новыми Художниками» в 1989 году и пропагандировавшую «Неоакадемизм», то есть сохранение в художественных практиках классической эстетики.
Я не случайно столь подробно говорю здесь о проектах Новикова: его инициативы занимали важнейшее место в истории позднесоветского осмысления искренности в искусстве. Их участники выражали определенное отношение к абсурду позднесоветской и постсоветской жизни, проявлявшееся в том, что потом получило название «стёб». Эта пародийная эстетика (так же, как и московский концептуализм и соц-арт), в сущности, оставляла без ответа вопрос об искренности автора высказывания. Как показал Алексей Юрчак в работе «Это было навсегда, пока не кончилось», в основе позднесоветского стёба «лежит отношение
