Инга. Мир - [23]

Хорошая штука палатка, но вылезать из нее, все равно что откидывать одеяло, лежа в стоящей на площади кровати. На люди — сонная и неумытая, под ярким насмешливым солнцем. А — надо.

Но в просторном огороде было пусто. И около дома стояла тишина.

Из клозета Инга пошла сразу к крану, прислушиваясь и оглядываясь. С пляжа доносился привычный летний шум, далекий. У дощатой будки гремел Кузька, добывая что-то из перевернутой мятой миски. Увидел бредущую Ингу и залаял, мотая хвостом.

На лай из-за угла вышел Гордей, отобрал выданное вчера полотенце, которым Инга вытирала лицо, бросил его на веревку.

— Мне бы попить, — попросила, облизывая губы. Села на вчерашнюю лавку, с раскаянием и дрожью вспоминая вкусное терновое вино.

— Уху сделал, — доложил Гордей и подвинул к ней кружку, исходящую ароматами рыбы и лаврушки, — пей, чего кривишься. Все счас пройдет.

Инга с надеждой хлебнула, обжигаясь. Горячий тонкий бульон протек в желудок и вдруг все там успокоил. Благодарно моргая, выпила всю кружку, откинулась, вытирая испарину со щек и лба.

— Фу. Доброе утро, Гордей.

— Доброе.

Дед медленно ходил по двору, таская какие-то поплавки на веревке, нагибался, раскидывая по забору сырую сеть.

— А где? — снова спохватилась Инга, оглядывая двор.

— Та купаться ушли. Твой сказал — мама увидит. Ну, он такой, да. Шебутной пацан.

После кружки горячей ухи и не по порядку следом выпитого кофе голова болеть перестала. И вообще все стало хорошо и на свои места. Инга сидела, рассматривая рыбацкий хлам, разбросанный по залитому солнцем двору, ей было хорошо и не хотелось никуда торопиться. Вообще ничего не хотелось, а так вот — сидеть и сидеть. А Гордей пусть ходит.

— Надо, наверное, еду там какую? — не вставая, устроилась удобнее, кладя руки на дощатую столешницу.

— Не, — утешил старик, — шастать будут до вечера, скупляться в городе, жратвы да лимонадов всяких. А вечером снова пойдут на реактор. Хотели ж уехать, машины вон две, там у них музыка всякая и кино. Но видно, девок не нашли еще себе. Так что вечером доищут.

Инга задумалась. Она надеялась, что мальчики уже сегодня поедут дальше, пляж огромный, места всем хватит. Планировала с утра с Олегой поговорить, что вот, ни к чему ругаться с теми, кто отдыхает по-другому. У вас машины, два раздолбанных жигуленка. Езжайте и, правда, подальше, за сосновые посадки, и через километр или два ставьте свои продвинутые экраны и колонки. С другой стороны она понимает: четверо парней, Олега с Димкой и их местные друзья — Колян и Васечка, чего им на диком песке вчетвером делать. Наверняка думали, затумкает музыка, засверкают огни, подтянется народ, танцевать и бегать купаться, чтоб снова танцевать. У них вон на старом багажнике даже сложенные столики с раскладными табуретками приторочены. Так что, пока не наприглашают с собой девчонок да последователей (она фыркнула, вспомнив ночное действо под соснами), никуда не уедут. А может, фиг с ним, с Петром. Он, судя по всему, неимоверно занят, со своими беспамятными женщинами и танцующей избранной. А танцевала та прекрасно. И совсем молодая, девочка совсем.

Мысль вытаскивала следом другую, в том порядке, в каком они являлись Инге ночью, под кружку пахнущего степью вина. И она, вымыв посуду, ушла в дом, вытащила из рюкзака старый фотоаппарат.

Во дворе вопросительно посмотрела на Гордея, и тот кивнул, подтягивая свои смешные трусы. На них Инга все еще старалась не смотреть, вот же нудист-натурист, интересно, он себя в зеркале в полный рост давно видел? Знает ли, что, гм, размер его достоинств трусы никак не скрывают, настолько ситчик поредел от стирок и солнца…

Но для съемки это было отлично. И поняв, что Гордей позировать не станет и вообще не обращает внимания, как она ходит следом, отпихивая ногой изнемогающего от любви Кузьку, она и ходила. Снимала, как он щупает сеть, пропуская коричневые пальцы в дыру. Как садится низать на веревку соленые рыбьи тушки. Починяет прозрачный короб из хамсароса, вешает его под навесом, а вокруг вьются обманутые мухи, пытаясь пробраться к рыбе внутри.

Солнце светило сильно, резко, кладя на светлое нестерпимые блики, а тени делая совершенно черными. Инга хмурилась, но постепенно нашла верное, и перестала пытаться увидеть, чтоб показать. А стала просто удивляться и восхищаться именно чернотой теней, именно слепыми яростными плоскостями света.

И завершая съемку, кивнула ощущению покоя, что поднималось внутри. Она что-то сделала и сделала правильно. И это прекрасно.

Переодевшись, ушла на пляж, снова забрав свое Гордеево полотенце. А он встал у проволочного забора, взявшись за выгоревший бетонный столбик. Пристально глядел, как идет, размахивая рукой, и останавливается, присаживаясь на корточки — снять торчащую из песка сиреневую ветку кермека. Когда фигурку в цветном легком сарафанчике съело сверкание воды, Гордей гмыкнул, нещадно продрал пятерней седые волосы, сел на Ингино место, вольно кидая жилистые ноги под стол и рассеянно гладя Кузьку по косматой пыльной голове. Что-то обдумав, обратился к нему:

— Ну, ты б как? Поверил разве ж? Вот и я… Чего делать будем?