Инга. Мир - [24]

— Аваф-ых аввв, — изошел от восторга Кузька, стуча хвостом по убитой глине.

— Угу, — согласился Гордей и, нашаривая рваную пачку ватры, закурил, бережно держа крошечную в его лапе папироску.

На берегу Инга, конечно, поняла, почему — сразу увидит. Увидела. В самом центре пляжа из ломаных белых пластмассовых стульев, рваной маркизы и кривого железного зонтика был сооружен восхитительно бесполезный замок, почти воздушный, торчал острой башней, увенчанной очередным веселым Роджером. А рядом с ним на песке крупными голышами выложено было Олегово фирменное — Оом. Как он когда-то объяснил смеющейся Инге:

— Страшные существа, оомы-оумы, похожи на арахнусов, свернувшихся в шар. Зеленые и злобные, атакуют языком.

На что мать ему ответила:

— Вот последнее как раз про тебя.

Мальчишки были заняты отдыхом. Чернея на сверкающем фоне, прыгали, валясь в воду, вздымали фонтаны брызг, уплывали совсем далеко и, возвращаясь, орали, выползая на мокрый песок ящерицами. Скакали, выворачивая его пятками, трясли головами, чтоб выбить из ушей воду. Олега подбежал, шумно дыша, тыкнул рукой в основание шаткой башни:

— Сюда пихай фотик, если купаться. Ну, мы тут, смотрим.

И умчался снова. Тут же радостно заорала девочка, которую он прихватил по пути поперек живота и потащил в воду.

Инге прыгать совсем не хотелось. Так было восхитительно лениво и медленно. Выкупалась и, кивая парням, забрала свой коврик и фотоаппарат, кинула на руку снятое платье. Устроилась поодаль, чтоб не мешать резвиться. И легла на живот, рассеянно вороша в песке плоские серые голыши, прокаленные солнцем. Прикидывала лениво, надо бы улестить Олегу отправиться на сам мыс. Он огромный, пешком первые три-четыре бухты она осилит, но, может быть, Димка свозит подальше, на своем жигуле. И там они все исследуют.

— Ага! — закричала черная тень, накрывая ингину голову и рассыпанные перед руками камушки, — вот она, секретная шпионка!

Виолка, пыхтя, уселась рядом, отряхивая песок с бедра и поправляя сбитую соломенную шляпу.

— А я смотрю, лежит красотка! Чуть не упала, вот думаю, напекло мне башку. Два дня назад в Керчи сидели, и тут вот она ты. Чего, прилетела все же на Петрушу своего поглядеть?

Легла рядом, толкая Ингу, и та подвинулась, чтоб освободить край покрывала.

— Чего молчишь? Чтоб своих планов наполеоновских не разболтать? Я права? Ты к нему приехала да?

— Виол, вон видишь, молодой человек орет и скачет? Красивый такой, черноволосый. С широкими плечами.

Виолка вывернулась, через плечо разглядывая пляж. Засмеялась, укладываясь снова.

— Фу. Поймала. Я и правда подумала — ах, у нашей Инги полюбовничек с плечами. Но то ж твоя копия орет и скачет. Олега. Так ты к нему приехала? Жить мешать мальчику?

— Видишь, лежу отдельно, не мешаю.

— Инкин… а тебе говорил кто, что со своей правдой ты стала хитрее всех, кто брешет? — на курносом виолкином носу блестели капельки пота, и такие же — на полных плечах, покрасневших от солнца.

Инге стало неловко. Она села, обхватывая колени. Мальчишки устали носиться, валялись вокруг олеговой башни, и не одни. Рядом три девочки сидели в красивых позах, готовно смеясь каждому слову.

— Ушастый, да я сама не сильно понимаю, что я тут делаю. Потому и виляю с ответами.

— А ты расскажи, — предложила подруга, переворачиваясь на спину и хлопая себя по располневшему животу, — фу, жара какая… а хочешь, я сперва тебе расскажу, о впечатлениях. Ну, а ты мне потом тоже. Инкин, я ж тебе не враг. И не последняя дура. Ты меня, может, и кляла, за ту мою глупость, но ты ж согласна — если б я не влезла, ты бы до сих пор с ним носилась, ах Петруша, ах может отец. А он скозлил тогда. И ты увидела.

— Да. Ты права. Мне и Вива всегда говорит, все делается для чего-то. Но, Ушастый, если ты влезешь сейчас, со своими поступками… я тебя просто задушу, и это тоже…

— Будет для чего-то, — закончила Виолка из-под надвинутой на лицо шляпы, — та поняла, поняла. Клянусь, ни словечка не ляпну, вообще никому. Ни Олеге вот. Ни Каменеву твоему. Слу-ушай! Ну, дай же я расскажу!

Шляпа слетела с лица, Виолка тоже села, подпрыгивая от нетерпения и толкая Ингу плечом.

— Угу, — та сорвала сухой стебелек, сунула в рот, прикусывая, — давай, спой песнь. О Скале.

— Пою, — согласилась Виолка и, прижимая руки к пышной груди, стянутой поролоновыми чашками купальника в цветные горохи, запела:

— Я вообще сильно рада, что ты на него тьфу. Потому что оказалось, я не зря сюда. И еще скажу, Инкин, ну я теперь понимаю, да. О-очень понимаю, почему ты тогда по нему страдала. Красивый. Умный. Ласковый такой. Посмотрит и внутри все аж заходится! Мы у него значит, в этом сезоне, третий уже поток. А он все, как в первый раз, прикинь!

— То есть к вашему потоку у него такая же первая любовь, как к первому. Ты анекдот знаешь, как султан изменил одному гарему с другим гаремом?

— Не перебивай! После расскажешь. Это ж какую нужно иметь силу, Инкин, чтоб дарить ее стольким женщинам, а? Я два дня всего и уже летаю, как на крыльях! Смотри, утром, еще до зари мы встаем, и у нас омовение.

Виолка хихикнула, толкаясь плечом.

— Входим в воду обнаженные. Как в раю, значит.