Инга. Мир - [20]

Светлые фигуры сидели, очерчивая большой круг, покачивались в такт музыке. От костерка прыгали красные блики, и Инга, придерживая на шее кинутое на волосы покрывало, выбрала себе место, села, подбирая ноги. Теперь она такая же, как все эти пеньками сидящие последователи. И ждут, наверняка, Петра. Ну-ну. Послушаем. Уж кто-кто, а она, модель прекрасной вечной девственницы с его рекламного глянца, имеет право послушать, чем он тут кормит своих поклонниц.

— Скала… — пронесся по кругу тихий шепот, от одной фигуры к другой, — Скала… Скала-Скала…

Мужчина вышел из-за толстой сосны, подбирая длинный подол такого же балахона. Величаво прошел в середину и сел, укладывая руки на колени. Чернела на неразличимом лице борода. И когда шепот стих, блеснули зубы.

Инга больно прикусила губу и застыла. Но голос мужчины был ясным, каждое слово внятно ложилось в ночную тишину, подчеркнутую совсем дальней музыкой с городского променада и дискотеки реактора.

— Сегодня со мной только вы, сестры. Сегодня я говорю то, что должно слышать лишь женскому уху.

— Да… да… — шелестело в такт мерному встряхиванию флейт.

Петр после каждой фразы делал паузу, благожелательно пережидая женский шепот.

— Покажите мне руки…

Он поднял свои, огонь осветил раскрытые ладони. Сидящие женщины с готовностью раскрывали свои навстречу. Под медленно скользящим от одной фигуры к другой взглядом, Инга опустила лицо, прижимая подбородком кисею, и тоже вытянула руки, радуясь, что Петр сидит к ней боком, а не напротив.

— Закройте глаза, сестры. И положите тепло ваших глаз на…

Флейты пришептывали. Зудели комары. Вдалеке смеялся кто-то, здоровым счастливым смехом, и ему вторил тоненький девичий смех.

— Указательный палец. Ему тепло…

— Тепло. Тепло…

— Это тепло вашего взгляда. Кто помнит, как этот палец касался кожи любимого?

— Я… — тающе прошептала сидящая недалеко от Инги фигура. И вдруг всхлипнула.

— И тот, что рядом. И следующий. Пять пальцев касались эдема. И пять на другой руке. И кожа расцветала под вашим касанием.

— Да… да…

— Но мир полон печалей. Может быть кто-то из вас, сестры, лишен этого воспоминания. Может быть. Да. До этой ночи. Я — Петр Скала, дарю вам его. Теперь память моих рук — ваша память.

У Инги устали руки, и она оперла локти о колени. Раскрытые ладони по-прежнему смотрели на костерок, освещающий мужскую фигуру и две рядом — с флейтами.

Она хотела усмехнуться, мысленно хлопнув себя по коленям этими своими растопыренными ладонями. Но мерный и теплый мужской голос говорил и говорил что-то. И почти захлебнувшись, она вдруг ощутила пальцами — гладкую кожу мальчишеского живота, арку ребер и выше, за ними — грохот сердца, да разве может оно вот так биться, так сильно, и после вдруг, без перехода — покалывание в подушечках пальцев.

«Стриженый. Как… как уголовник совсем. Ну… ну, да. Дурак ты, Горчик. Ты сильно умная…»

— Это говорит ваша рука, сестры. Кожа на ней говорит вам, шепчет, и память ее живая, и навсегда. Медленно опустите, троньте песок у ступней. Не открывайте глаза. Пусть руки запомнят сами. Пусть ваша кожа помнит.

Погружаясь в воспоминания, Инга забыла о том, что хотела услышать, будет ли он говорить о ней. Время текло, петляя между черных стволов, мерный мужской голос держал его, толкая и направляя. И наконец, стал стихать, и — умолк. Следом, пошелестев, смолкли флейты. Только заунывная музыка продолжала истекать из кубиков колонок.

— Аутернум Вирджинити! — сочно сказал Петр, разводя руки и становясь похожим на статую будды.

— Аутернум Вирджинити! — с облегчением заголосили женщины, раскачиваясь и поводя затекшими плечами.

— Наконец-то, — тихо, но внятно произнесла другая Ингина соседка, откидывая на плечи покрывало и растрепывая волосы. Добавила, явно обращаясь к ней:

— Сегодня затянул, думала, не дождусь.

Инга пробормотала что-то невнятное. Женщины вставали, скидывая покрывала на плечи. Лица цвели улыбками. Некоторые держали перед собой руки, будто те — драгоценность. И по одной шли в центр круга, там, рядом с Петром, вплотную к его неподвижной фигуре становились коленями в песок. И, открывая рот, Инга присмотрелась внимательнее, — каждая, бережно обнимая мужчину, целовала его в подставленные губы.

Вставая, уходила одна, оглядываясь и подбирая покрывало, а на ее место уже садилась другая, протягивая руки к мужским плечам. А его лицо, освещенное красным светом, было отстраненным и мирным, будто он совершенно не тут.

Ошарашенно наблюдая, Инга забыла понаблюдать за собой. И вдруг поняла — да она уже сидит перед ним. И потому так хорошо видно его лицо, полураскрытые губы в обрамлении тщательно подстриженной бородки, смеженные веки.

— Аутернум вирдижинити, — выпевали за спиной дамы в кисее.

«Черт. Вот же черт…»

Сидеть долго было нельзя. Вскочить и убежать тоже. Она качнулась к мужской фигуре, приобняла расслабленные плечи и, молясь, чтоб он не открыл глаза, ткнулась губами в его губы. Откачнулась и встала, стараясь не сделать этого слишком быстро. Шагнула в сторону, уступая место своей деловитой соседке. А та, плотно усаживаясь, прижала Петра к себе полными руками и присосалась к его губам.