Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [158]
Стивен Брэйн в своей работе о революционном периоде в развитии лесоводства показывает, что новая модель, за исключением нескольких моментов сходства с принципами лесной реформы, готовившейся до 1917 года, подразумевала намного большую централизацию и бюрократизацию лесного дела. «Этатизм» дореволюционных лесоводов проистекал из их веры в необходимость долгосрочного контроля и планирования, что частной собственности с ее краткосрочным подходом было просто не под силу. Но в то же время они также полагали, что леса представляют собой важную часть местного биологического сообщества, а эта идея предполагала значительную автономию местных властей при ведении лесного хозяйства. В научном плане реформаторы лесного дела делали основной упор на устойчивость и органическое восстановление лесов, а не на их промышленное воспроизводство. Но наиболее важной ценностью для экспертов была научная компетентность. Иными словами, представления экспертов о национализации подразумевали ведение лесного дела специалистами от имени нации и при поддержке со стороны государства[1272].
Советская модель государственного лесоводства не отвечала этим чаяниям. В условиях послевоенного хаоса централизм представлялся единственным подходом, позволявшим предотвратить уничтожение лесов. Однако в стремлении сдержать бесконтрольную эксплуатацию естественных ресурсов местными жителями государство предоставило значительную автономию своим бюрократическим структурам, вследствие чего различные наркоматы, каждый из которых выступал от имени государства, боролись друг с другом за право собственности на леса. Государственная собственность на ресурсы оказалась слишком абстрактной моделью для своего практического воплощения – за этим фасадом скрывались притязания многочисленных учреждений[1273]. Роль экспертов, вопреки их намерениям, свелась к пассивному консультированию: сообщество специалистов-лесоводов, сформировавшееся при царском режиме и пережившее бурный период 1917–1918 годов, в итоге было ликвидировано, а государство установило жесткий контроль над их деятельностью[1274]. Брайан Боном, который, в отличие от Стивена Брэйна, делает упор не на разрыве, а на преемственности в развитии лесоводства между предреволюционным периодом и началом 1920‐х годов, тем не менее считает главной переменой, произошедшей после октября 1917 года, «фатальное подчинение специалистов политикам»[1275]. Как было показано в предыдущих главах данной книги, эксперты были главными сторонниками либеральных представлений об общественном достоянии; их подчинение политикам говорило о том, что подобная модель в Советском государстве не приживется.
Нет сомнений в том, что большевистская национализация создала условия для воплощения многих идей, которые до революции не могли бы исполниться. Устранение ограничений, связанных с частной собственностью, было особенно важно в сфере гидроэнергетики. В июне 1917 года Временное правительство пыталось вдохнуть новую жизнь в проект строительства гидроэлектростанции на реке Волхов в окрестностях Петрограда. В 1918 году большевики подхватили эту идею и объявили о начале строительства (в реальности оно началось в 1921 году) под руководством инженера Генриха Графтио, который уже участвовал в разработке проектов ГЭС на Волхове в 1902–1903, 1909–1911 и 1914 годах[1276]. В 1918 году правительство дало добро на строительство гидроэлектростанции на реке Свирь (также планировавшееся еще до революции), а в 1921 году советские инженеры приступили к составлению планов ГЭС на Днепре. Ее строительство началось в 1927 году, почти через тридцать лет после того, как русские инженеры выдвинули первые проекты по сооружению плотины на этой реке[1277].
Несмотря на видимое единообразие процессов национализации в различных сферах, все эти многочисленные сюжеты невозможно свести к единой незамысловатой истории. Некоторые из прежних интеллектуальных движений и инициатив неожиданно получили полную поддержку со стороны государства, и специалистам в этих областях доставались от государства всевозможные знаки внимания. Например, идея о «памятниках природы», выдвигавшаяся до революции, но не расслышанная царскими властями, встретила самое восторженное одобрение со стороны Ленина и в итоге нашла воплощение в советских «природных заповедниках» и законе об охране природы (1921). Как показал Дуглас Вейнер, дореволюционное экологическое движение в первые годы советской власти стремительно укреплялось как в организационном, так и в интеллектуальном плане, прежде чем отступить перед более утилитарной идеологией покорения природы при Сталине
