Игра в классики. Русская проза XIX–XX веков - [167]

Наверное, строку о том, что все в Бубнове искривлено и расшатано ураганом, и о «развалинах» мыслительных процессов персонажа надо отнести именно к той политической трепке, которую выдержал – или, скорее, не выдержал – оригинал обоих набоковских портретов. Вырвав себя из своего естественного – элитного парижского – социального контекста, в Берлине Толстой чувствовал себя менее обязанным соблюдать декорум, стал менее разборчив в общении и много пил.

Сам он очень страдал от социальной изоляции, но сделать уже ничего не мог[403]. Он все ждал обещанного журнала; но его роль в Берлине была сыграна, при этом он потерял свой престиж и больше не был там нужен. Оставался отъезд, он тянул, сколько можно, съездил на разведку в мае – и 1 августа 1923 года погрузился с семьей на пароход, идущий в Петроград.

В глубинной структуре «Подвига» возвращение Мартына контрастно сопоставлено с возвращением в Россию не Бубнова, а его прототипа. Соотношение героя и Бубнова описывается повторяющимся мотивом «воровства»: Бубнов «крадет» Соню (на самом деле она сама его вначале предпочитает, а затем отворачивается – возможно, из-за травли), «крадет» сюжет о Зоорландии (созданный Мартыном совместно с Соней, о чем Бубнову рассказывает Соня) и наконец «крадет» галстук в полоску, который видит на Мартыне. Подчеркивается человеческая ненадежность Бубнова: герой чувствует, что, несмотря на свою подчеркнутую открытость, тот далеко не прост. Эти подробности могут только подтвердить прототипичность для Бубнова Толстого, чье двуличие было у всех на виду, а склонность к плагиату показывали многочисленные скандалы и даже суды середины-конца 1920-х, о которых не могла не знать эмиграция.

Писатель Новодворцев и его литературно-историческая аура. Прошло пять лет после того, как в середине 1923-го из Берлина в Россию уехали Толстой и множество других писателей. Накануне нового 1929 года в газете «Руль» Набоков опубликовал «Рождественский рассказ», где изобразил советского писателя Новодворцева. Мы рискнем предположить, что это первый набросок будущего писателя Бубнова, только состаренного. Перед нами, как потом и в «Подвиге», лобастый, лысеющий, полный человек с характерно раскованной пластикой:

Писатель Новодворцев молчал тоже, но его молчание было другое, – маститое. В крупном пенснэ, чрезвычайно лобастый, с двумя полосками редких темных волос, натянутых поперек лысины, и с сединой на подстриженных висках, он сидел прикрыв глаза, словно продолжал слушать, скрестив толстые ноги, защемив руку между коленом одной ноги и подколенной косточкой другой…[404]

Он действительно «маститый» писатель, на суд к которому, как потом в «Подвиге», молодые авторы приносят свои произведения: в экспозиции показано, как Новодворцев слушает повесть такого дебютанта – крестьянского писателя Голого. Голый – это явно «новый» автор, порожденный новой ситуацией в литературе, когда рабоче-крестьянское происхождение было необходимым фактором для успешного вхождения в литературный процесс. Псевдоним выбран Набоковым с прицелом на изобилующих в этой официально пестуемой литературе Бедных, Голодных и т. п. Новодворцев вообще предпочитает «новых»: «Среди молодых, среди новых он чувствовал себя легко, вольно» (534). Это потому, что «новая жизнь была душе его впрок и впору» (535). Не зря он носит фамилию Новодворцев, характерную для переселенцев на новые места. Естественно, «новый» здесь понимается как «советский». Показан пожилой мастер, который давно снискал определенную известность и который, оказывается, имеет заслуги именно перед этой «новой» словесностью, перед ее системой ценностей. «Двадцать пять лет тому назад в толстом журнале появилась его первая повесть. Его любил Короленко. Он бывал арестован. Из-за него закрыли одну газету. Теперь его гражданские надежды сбылись» (533). «Теперь» – это, конечно, при большевиках.

Весь этот контекст, предыстория и ироническое заключение насчет гражданских надежд, однако, внутренне чрезвычайно проблематичны. Дата самого дебюта Новодворцева, 1901 год, указывает на поколение, рожденное в 1870-х, – поколение «знаньевцев», писателей, оппозиционно настроенных и в конце-начале века объединенных вокруг Горького и его издательства «Знание». Лишь немногие из них остались в Советской России, а самые знаменитые – сам Горький, Л. Андреев, И. Бунин – не приняли большевистского террора и уехали.

Далее, газету «Россия» в 1902 году закрыли из-за фельетона виднейшего журналиста России А. В. Амфитеатрова (1862–1938) «Господа Обмановы», в котором высмеивался Николай II. В 1902–1903 годах автор отбывал ссылку в Минусинске, в 1904-м – в Вологде; его отправили было в ссылку и в начале 1917-го, но помешала Февральская революция. А в 1917–1918 годах Амфитеатров боролся с большевизмом в своих фельетонах в тех газетах, которые все еще сохраняли независимую позицию. Когда же свободная печать была уничтожена, Амфитеатров преподавал и переводил, но в конце концов в 1921 году бежал из Советской России, а в эмиграции (в Италии) сотрудничал с антисоветской печатью.

Упоминаемый здесь же В. Г. Короленко (1853–1921), много лет проведший в политической ссылке, – личность, конечно, знаковая, образцовый прогрессивный писатель, защитник инородцев от жестокого царского режима, редактор народнического «Русского богатства». И он тоже по мере сил противился ленинской политике, в посланиях к Луначарскому пытался противодействовать террору и свою переписку, полную обвинений в адрес советской власти, перед смертью переслал на Запад. Таким образом, столпы политического либерализма, кадет Амфитеатров и народник Короленко, отвергли Октябрь.