Игра в классики. Русская проза XIX–XX веков - [168]
Во внутреннем монологе Новодворцева звучат два крупных писательских имени, как бы составляющих его естественный контекст: «А все же бывало и приятное. Такой перечень, например: Горький, Новодворцев, Чириков…» (534). Но ведь и Горький с Чириковым ровно так же осудили большевистский переворот. Горьковское противодействие террору в свое время так раздражало Ленина, что по его настоятельному совету писатель в 1921 году выехал на Запад – якобы лечиться, а де-факто в эмиграцию; в 1928 году, когда появился рассказ Набокова, Горький давно уже жил в Италии.
Что же касается Е. Н. Чирикова (1864–1932), то он возглавлял эмигрантскую писательскую колонию в Праге. Это видный писатель-«знаньевец», с аурой борца против самодержавия: впервые он был арестован и выслан еще вместе с Лениным, арестовывался и в 1902-м, снова был ссыльным и поднадзорным, а затем прославился пьесами «Евреи» (1904) и «Мужики» (1905) – остро критическими по отношению к царскому режиму. Большевиков Чириков также осуждал и покинул советскую территорию, как и Горький – вняв угрозе Ленина. Вначале он работал в ростовском ОСВАГе, а затем жил в эмиграции в Праге, где опубликовал прославленный роман «Зверь из бездны» (1923), отвергающий и большевизм, и белых и обвиняющий все стороны конфликта в потере человеческого облика. Словом, и эти наиболее известные в прошлом литераторы – борцы с самодержавием в силу самих своих свободолюбивых взглядов после революции выступали против новой тирании – советской власти и все оказались в эмиграции, в отличие от набоковского Новодворцева.
На Толстого указывает сама литературная иерархия, цитированная в рассказе Набокова. Толстой всегда был в первой тройке.
Тусклая слава. Выясняется также, что история литературного дебюта Новодворцева, в том виде, в каком он преподносит ее в последней (видимо, недавней советской) автобиографии, прибавленной к собранию его сочинений (видимо, тоже недавно вышедшему), – это фальшивка: «В автобиографии, приложенной к полному собранию сочинений (шесть томов, с портретом), он описал, с каким трудом он, сын простых родителей, пробился в люди. На самом деле юность у него была счастливая. Хорошая такая бодрость, вера, успехи» (534).
Такой автобиографии у Толстого нет. Однако, вернувшись в Советскую Россию, Толстой перелицевал роман «Хождение по мукам» из антисоветского в просоветский и выпустил второй том – «Восемнадцатый год» (1927–1928), где запечатлел поражение белой армии под Екатеринодаром, смерть генерала Корнилова, моральный упадок «добровольцев». Зачем-то сюда приплетена вдобавок авантюрная интрига с бриллиантами, наверно, потому, что без нее было бы слишком скучно читать о постепенных прозрениях героев-интеллигентов насчет собственной неправоты и обреченности. Эта вторая часть трилогии, где Толстой задним числом фальсифицировал мысли и чувства героев-интеллигентов, обеспечила автору, на которого до того все еще опасливо косились в СССР, стабильно высокое место в советской писательской иерархии.
Тем не менее даже тот минимум объективности по отношению к белым, который Толстой сумел сохранить, ему пришлось отстаивать в борьбе с литературными чиновниками, – и в конце концов ему было позволено то, что не разрешалось остальным: некоторая доля сочувствия и личная нота, возмутившие «пролетарских» писателей и критиков. А эмиграция поражалась тому, как автор ухитрился преобразиться с такой стремительностью, поливая грязью бывших друзей.
Никаких художественных достоинств в «Восемнадцатом годе» никто не заметил, а проницательный Шкловский обронил фразу о том, что настоящий второй том революционного романа Толстого – это «Ибикус».
Кажется, именно эту фазу запечатлели сарказмы Набокова: «Шесть томов. Его имя известно. Но тусклая слава, тусклая…» (535). На глазах у читателей, которые прекрасно помнили первые варианты «Хождения по мукам» – журнальный и берлинский книжный, писатель собственноручно оглуплял своих героев; эсеров и анархистов он делал сумасшедшими или уголовниками, вставляя в текст благонамеренные банальности, обязательные для советской продукции (и столь блестяще описанные Набоковым в очерке 1930 года «Торжество добродетели»). К этому комплекту относятся, например, фигуры сознательных рабочих-большевиков. Ср. в начале «Рождественского рассказа» «образ молчаливого, бескорыстно преданного своему делу рабочего, который не образованьем, а какой-то нутряной, спокойной мощью одерживает психологическую победу над злобным интеллигентом» (531).
Таков персонаж молодого писателя Антона Голого, однако Новодворцеву он кажется заимствованным из его собственной недавней повести «Грань»: «В рассказе Голого неловко повторялась его же тема, тема его повести „Грань“, написанной с волнением и надеждой, напечатанной в прошлом году и ничего не прибавившей к его прочной, но тусклой славе…» (Там же).
Наблюдать за тем, что писатель выделывает со своим несомненным талантом, было смешно и жутко. Именно эти свои наблюдения и запечатлел Набоков в «Рождественском рассказе». Рассказ на самом деле описывает отказ писателя от самого себя. Его Новодворцев был мастером настоящим, что чувствуется даже по тому, как тот видит:
Настоящее исследование Е. Толстой «Ключи счастья» посвящено малоизвестному раннему периоду творческой биографии Алексея Николаевича Толстого, оказавшему глубокое влияние на все его последующее творчество. Это годы, проведенные в Париже и Петербурге, в общении с Гумилевым, Волошиным, Кузминым, это участие в театральных экспериментах Мейерхольда, в журнале «Аполлон», в работе артистического кабаре «Бродячая собака». В книге также рассматриваются сюжеты и ситуации, связанные с женой Толстого в 1907–1914 годах — художницей-авангардисткой Софьей Дымшиц.
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
Эмма Смит, профессор Оксфордского университета, представляет Шекспира как провокационного и по-прежнему современного драматурга и объясняет, что делает его произведения актуальными по сей день. Каждая глава в книге посвящена отдельной пьесе и рассматривает ее в особом ключе. Самая почитаемая фигура английской классики предстает в новом, удивительно вдохновляющем свете. На русском языке публикуется впервые.
Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
Настоящая книга является первой попыткой создания всеобъемлющей истории русской литературной критики и теории начиная с 1917 года вплоть до постсоветского периода. Ее авторы — коллектив ведущих отечественных и зарубежных историков русской литературы. В книге впервые рассматриваются все основные теории и направления в советской, эмигрантской и постсоветской критике в их взаимосвязях. Рассматривая динамику литературной критики и теории в трех основных сферах — политической, интеллектуальной и институциональной — авторы сосредоточивают внимание на развитии и структуре русской литературной критики, ее изменяющихся функциях и дискурсе.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.