Игра на разных барабанах - [58]

— Эй, ты не мог бы помочь? — крикнула она сверху.

— Сейчас приду, — ответил он и нехотя встал, не отрывая глаз от экрана.

Пока он подымался наверх, она уже успокоилась. Несколько раз глубоко вздохнула.

— Мыться будешь? — спросила она абсолютно спокойным голосом.

— Нет, я принял душ перед отъездом.

Она лежала на спине в неприятно холодной постели, казавшейся даже слегка влажной. Он пошел потушить свет. Она слышала, как он закрывает дверь на веранду, шуршит мешком для мусора, заправляя в ведро чистый. Потом он разделся и лег на свою сторону кровати. Некоторое время они не шевелясь лежали рядом, затем она придвинулась и положила голову ему на грудь. Он погладил ее обнаженное плечо с отеческой нежностью, но с каждым поглаживанием нежность будто куда-то испарялась — прикосновение становилось всего лишь прикосновением, ничем больше. Он перевернулся на живот, а она положила ему руку на спину, как если бы хотела придержать. Так они засыпали уже давно. Рената, заворчав, устроилась у них в ногах.

Он встал первым, чтобы выпустить собаку. В открытую дверь ворвалась струя студеного воздуха. Он постоял, посмотрел, как Рената, припустив к морю, спугнула по пути двух чаек и, сделав свои дела, вернулась в дом. Ветер с моря налетал шквалистыми порывами. Он поставил чайник на газ и в ожидании, пока тот закипит, прошел в гостиную, мельком глянув на разложенную шахматную доску, — проверил, не осталось ли в камине тлеющих углей, но огонь потух окончательно. Залив кипятком кофе, добавил молока и сахару — для нее. С кружками поднялся наверх и снова залез в теплую постель. Пил свой кофе сидя, опершись на спинку кровати.

— Мне приснился целый самолет с пирожными, одни «наполеоны», — сказала она хриплым со сна голосом. — Уже выпал снег, но какой-то розовый.

Он не знал, что на это сказать. Ему редко что-нибудь снилось, а если он и видел сны, они не поддавались пересказу. У него попросту не хватало слов.

После завтрака он достал фотоаппарат, протер оба объектива — они собрались на прогулку.

Натянули на себя все теплые вещи, какие были с собой, — пуховые куртки, высокие сапоги, шарфы и перчатки. Побрели берегом моря по направлению к дюнам, туда, где кончались дощатые домики и начиналось царство трепещущей на ветру высокой травы. Он присел на корточки и сфотографировал кучку выброшенных морем веток, похожих на ребра какого-то животного. Потом, глядя в видоискатель, повертелся в разные стороны. Она немного опередила его и шагала теперь по самой кромке воды, оставляя вмятины следов, которые тут же слизывало море. Рената то и дело притаскивала длинные палки, подталкивая носом ей под ноги. Но как только она протягивала к палке руку, Рената, не желая расставаться с добычей, глухо ворчала.

— Как я могу бросить тебе палку, если ты, дуреха, меня к ней не подпускаешь, — сказала она собаке.

Наконец Рената отдала свой трофей. Палка высоко взлетела и тут же вернулась — в зубах у собаки.

Женщина вдруг заметила, что на нее наставлен круглый глаз объектива. На мгновение она увидела себя такой, какой ее видит мужчина — темный крохотный силуэт на фоне всех оттенков серого и белого, угловатая фигурка с четкими контурами. Он словно хотел застать ее врасплох. Разве она сделала что-то плохое? Спрятав лицо за фотокамерой, мужчина целился в нее, точно из револьвера. Она должна была бы к этому привыкнуть — он часто ее фотографировал, но сейчас, как вчера вечером, когда она стелила постель, ее снова накрыло волной злобы. Она отвернулась. Он догнал ее, и теперь они шагали молча. Тугой ветер, забивавший рот, заставлявший щурить глаза, служил оправданием их молчанию. Чем дольше они молчали, тем меньше оставалось слов для объяснений, тем большее облегчение это приносило. Его мысли были устремлены куда-то влево, в море, витали над скорлупками рыбачьих ботов и приземлялись на островах, в чужестранных краях, где попало. Ее — все время возвращались к дому, к содержимому ящиков и сумок, скользили по датам настенного календаря, проверяли счета. Молчание не было тягостным — хорошо, когда есть человек, с которым можно помолчать. С внезапным умилением она подумала: «Так молчать — большое искусство» — и мысленно повторила эту фразу несколько раз. Фраза ей понравилась.

— Взгляни, — сказал он, показывая на тучу, несущуюся вдоль береговой линии очень низко, чуть не задевая верхушки сосен. Ему тут же загорелось сделать такой снимок: женщину на фоне тучи. Обе насупленные, чреватые грозой, которая, однако, так и не отзовется раскатами грома, не сверкнет молниями.

— Встань там, — крикнул он ей, а сам попятился к кромке воды и посмотрел в видоискатель.

Объектив был настроен на слишком близкое расстояние: он видел только скривившееся от ветра лицо женщины с вертикальной бороздкой между бровей и посиневшими от холода губами. Ветер то и дело залеплял лицо волосами, а она, неуклюже цепляя прядки пальцами, все пыталась откинуть их назад, состроить мину получше, но было уже поздно. Затвор аппарата щелкнул. Она недовольно отвернулась.

— Ну, погоди минутку. Вот так очень красиво, — он отступил еще на несколько шагов и угодил ногой в воду — в ботинке сразу захлюпало.