Иегуда Галеви – об изгнании и о себе - [95]

На следующий день в воскресенье вернулся мой сосед из Кирьят-Арбы. Мы с удовольствием пьём кофе с пирогами, которые принесла наша добрая соседка Надя, и стараемся придумать, каким образом отблагодарить её за столь вкусные приношения: денег не берёт. В который раз отмечаю, как Давид похож на грузина, евреи часто принимают облик людей той страны, в которой живут. То ли климат сказывается, то ли не получается сохранить чистоту крови, как бы то ни было, грузинского еврея трудно отличить от потомственного горца.

– Скажи, почему в Израиле филиппинцам, украинцам дают рабочие визы, а грузинам не дают? – спрашивает Давид.

– Не знаю… Может быть, филиппинцы менее прихотливы. Но это не объяснение.

– В Грузии разруха, безработица, никогда не было столь резкого разделения на богатых и бедных, очень богатых и очень бедных. Любой заработок в Израиле скрасил бы жизнь многим семьям.

– Слышал, что грузины приезжают сюда в гости, находят работу и остаются на нелегальном положении.

– Но почему нужно находить себе работу на нелегальном положении?! – возмущается Давид. – Евреи пришли в Грузию ещё в пятом веке до нового летоисчисления. Невдалеке от дороги между нашей первой столицей Мцхетой и Тбилиси недавно археологи нашли захоронения с надписями на иврите десятого века до новой эры. Представляешь?! У нас не обижали евреев!

– Может быть, израильское правительство опасается влияния на грузин мусульман, которые сейчас заполонили Грузию, и в частности, доверительные отношения с Ираном. Ты рассказывал, что иранцы покупают и строят у вас дома, открывают свой бизнес. Даже грузинских девушек берут стюардессами на свои самолёты.

– Ну да… – вздыхает сосед. – Надевают на них паранджу, чтобы только глаза были открыты. Девочки работают по двенадцать часов, а если приходится ночевать в Иране – то в отдельном помещении за высоким забором, чтобы с улицы никто не разглядел их. Платят мало, но если нет другой работы, то и этому рады наши красавицы.

Давид вздохнул и продолжал:

– Я был знаком с единомышленницей отца – Тамарой Кукавой, – она философ, первая женщина-академик в Грузии, сейчас её две внучки, окончившие университет, работают в открытом иранцами казино, рады, что хоть такую работу нашли в Тбилиси. Это ли не падение, исчезновение интеллигенции в стране?!

– Да, конечно, но при всей моей симпатии к Грузии, будь я на месте сотрудника госбезопасности, тоже задумался бы, а не был ли твой соотечественник, например, шофёром или секретарём у враждебного нам иранского представительства в Тбилиси? И кто знает, не завербовала ли его там тайная разведка. Вот мы и опасаемся.

– Ну да, может быть… – отзывается Давид. – Когда-то в Иудейской войне Армения была союзницей Рима, и до сих пор у Израиля с ней прохладные отношения. А с Грузией – напротив, во времена завоеваний царя Кира грузины и евреи оказались чуть ли ни гражданами одного государства… Уже время позднее, извини, брат, устал. – Сосед, ставший мне почти родственником, поднимается из-за стола, снова хвалит мою стряпню, благодарит и уходит к себе в комнату.

Я собираю посуду и мысленно проживаю историю отношений евреев с Иберией; не случайно же в иврите и грузинском языке тысяча одинаковых корней! Представляю судьбу страны и отдельного человека. В частности, Давида – своего ближнего. Счастливые десять лет с любимой женой показались Давиду одним днём. Отец заклинал его оставить бесплодную Софико, в противном случае на нём закончится их старинный род. Чуть ли не силой увёз его из горной деревушки в Тбилиси и там привёл ему другую жену.

Я не спрашивал, сосед сам рассказал под настроение о своей второй женитьбе, когда мы утром пили наш всегдашний кофе:

– Всё было будто не со мной… свадебные столы, уставленные дорогими винами, нарядные веселящиеся люди, которых я не видел прежде, и незнакомая миловидная женщина рядом. А мне виделась скромная свадьба с Софико, соседи, на глазах которых я вырос, даже слышался непрекращающийся шум нашей горной речки. Родственники Леи – новой жены – нашли мне работу, и я стал кем-то вроде инспектора лесных насаждений: разъезжал по стране и давал указания сделать те или иные посадки или вырубить деревья, заражённые лишайником. Больше всего боялся попасть в родное селение Софико, куда она вернулась к родителям. Не знал, достанет ли у меня сил, встретившись с ней, жить с Леей. Не пела моя душа со второй женой; хозяйственная, аккуратная, она умела готовить грузинские и еврейские блюда, и, наверное, всё бы у нас сложилось неплохо, если бы я не тонул в воспоминаниях…

Давид замолчал. Затем снова заговорил:

– Грузия – небольшая страна, и спустя несколько лет я оказался в лесу у горной деревни, где жила Софико. Прошлое стало настоящим: вспомнилась наша школа, что помещалась в старом дореволюционном деревянном строении, куда привозили детей из окрестных горных деревень, наш класс из десяти учеников, запах свежеиспечённого хлеба и кукурузных лепёшек, которые дети брали с собой в школу. Вокруг необхватные дубы, липы, акации, каштаны… и застенчивая девочка…

Давид вздохнул, замолчал, затем продолжал:

– Подобно нашему праотцу Иакову, увидевшему прекрасную Рахель у колодца, я встретил Софико у источника с целебной водой в сосновой роще. Она узнала меня первой и стояла прямая, неподвижная. Приблизившись, увидел смятение в глазах той, с которой мысленно не расставался, опущенные в горестной то ли улыбке, то ли усмешке уголки рта. Никто её, бесплодную, не взял в жёны. Разве что вдовец с оравой детей посватался бы, но вдовца в их маленьком селении не было. Будь Софико благополучной и по-прежнему привлекательной, с ямочками на упругих щеках, наша встреча, наверное, закончилась бы всего лишь ничего не значащим разговором. Но моя единственная, незаменимая была потерянной, сломленной, мне хотелось кричать, выть от жалости и любви к той, с которой был счастлив. И пожалел я, что оставил её, поддавшись напору отца… – Давид снова замолчал, казалось, ему трудно говорить, дышать.