Дина Ратнер
Бабочка на асфальте
Повесть
Сутулый, давно облысевший инженер Давид Рабинович сидит перед открытым окном, из которого видны звезды, освещенные окна арабских домов и очертания гор.
Рабинович медленно, с удовольствием вдыхает прохладный ночной воздух; резких движений после инфаркта боится. В голове прокручивается одна и та же фраза: «По пологим холмам, по пологим холмам, по пологим холмам Иудеи». Хочется найти рифму, чтобы продолжить фразу, и получится стих, но другие слова не придумываются — нет опыта.
За спиной несостоявшегося поэта в небольшой комнате компактно расставлены: узкая кровать, шкаф и придвинутый к стене стол. На столе со вчерашнего дня стоит початая бутылка вина, которую Рабинович купил по случаю своего дня рождения, и одна рюмка. Свет в комнате он не зажигает, а то комары налетят. Конечно, лучше бы из окна были видны огни еврейских поселений, но горы-то иудейские, а противостояние живущим напротив арабам возвращает к временам двухтысячелетней давности, когда соседство враждебных племен не позволяло евреям забыть о бдительности и разучиться носить оружие. И сейчас не расслабишься, солдаты принимая присягу, держат в одной руке Тору, в другой — автомат.
И километра не будет между еврейскими и арабскими строениями на границе Иерусалимского района Неве-Яаков, что означает — оазис праотца нашего Иакова.
Рабинович невольно думает: «Достанут тебя оттуда пистолетным выстрелом, но ведь и ты можешь сделать то же самое. Можешь, но не сделаешь. Ведь неизвестно в кого попадешь, вдруг в миролюбивого араба — и завопит тот к Всевышнему о справедливости. Не случится трагедии, если и подстрелят меня, для старого человека смерть естественна, старый уже разобрался, что к чему. Но пока внук в армии мне нельзя умирать, я стерегу его. Ничего больше не попрошу для себя в этой жизни, только бы у мальчика было все хорошо. Завтра он приедет из армии домой на шабат».
Рабинович будет поджидать его у автобусной остановки, потом пристроится справа со стороны арабских строений, представляя себя чем-то вроде живого щита.
Внук разгадал уловку деда и со смехом обходил его:
— Давид, не хитри. (Илюша еще в России, когда был маленьким, звал дедушку по имени, там этому удивлялись, а в Израиле оказалось в самый раз) Тот сердился и увещевал: — Молодые должны жить!
— И ты должен жить! — Страстно настаивает внук.
В последний раз, после подобной перепалки, шутливо спросил:
— Кто ж меня любить будет, если не ты?
— Девушки, конечно, — смеется Давид.
— Они так не умеют — Илья погрустнел.
У деда защемило сердце: «Не получается у него с Ноа — ивритоязычной девочкой-солдаткой». Ноа маленькая, худенькая, похожа на мальчика-подростка. Она сама проявила инициативу — раскрутила их роман. В прошлом году, когда Илюша возвращался из Москвы; летал в гости к отцу; она ни с того, ни с сего встречала его в аэропорту с огромным букетом белых лилий. Мальчик удивился, когда из толпы ожидающих прибытия самолёта, кроме спешащего к нему деда, подлетела и Ноа в коротенькой юбочке, на высоченных каблуках. Она бросилась Илюше на шею, а цветы, чтобы не мешали, сунула деду. Так он и стоял с букетом в руках — смотрел вслед оглядывающемуся на него внуку; Ноа увозила его к подруге в Ашкелон.
Дома Давид поставил цветы в бидон, который привёз из Москвы на тот случай, если придётся в Израиле стоять в очереди за разливным молоком. «Ну что ж, дай Бог счастья, — решил тогда старик. — Девочка не из красавиц, но если она его любит, это самое главное». Теперь, на склоне лет, Давид знает: «Человек держится в этой жизни чьей-либо привязанностью; хорошо, когда ты кому-то нужен».
Мальчик явился домой только через два дня и проспал целые сутки. Спустя год Ноа другого повезла к подруге в Ашкелон.
«Взять бы на себя страдания ребёнка, — думает Рабинович, — это в юности трудно пережить измену. Потом понимаешь: всё проходит. Сказано же у Екклесиаста: „Всё суета“. Для человека, давно обдумавшего совершённые и несовершённые поступки молодости, нет загадок в отношениях людей. Мы спешим к, представляющейся счастьем случайной встрече, потом оказывается — спешили мы на встречу с самим собой. Наделяя женщину свойствами собственной души, присваиваем её и желаемое выдаем за действительное. При этом нарушаем заповедь: „Не сотвори себе кумира“.
Научить бы внука тому, чего я и сам не умею — независимости.
Мой мальчик, черноглазый, темноволосый, похож на грузинского поэта Шоту Руставели, каким его изображают на барельефах: брови вразлёт, тонкое лицо, обрамленное заостряющейся книзу короткой бородкой. В Грузии до сих пор бытует молва о том, что Шота Руставели и царица Тамар любили друг друга. Спасаясь от сердечной муки или скандала при дворе, поэт ушёл пешком в Палестину, где и жил в монастыре до конца дней своих. Красота и талант не сделали его счастливым.
Мужественная стать внука не соответствует его мягкому характеру: он сентиментален, доверчив и непозволительно привязчив».
Давид Иосифович, или как говорят в Израиле, Давид бен Иосеф, лежит на своей узкой «девичьей» кроватке и прикидывает, сколько часов осталось до приезда внука.
