Бабочка на асфальте - [2]

Из обрывков телефонных разговоров он знает: Илюша сейчас в Хевроне — один из восьми солдат расположившихся за бетонным заграждением, четверо отдыхают, а четверо других с автоматами в касках — на страже. Арабы бросают в них камни, стреляют. На вопросы деда: «Где ты?» «Как ты?» — Илюша смеётся: «Нельзя разглашать военную тайну. Не волнуйся, все в порядке».

В пятницу и субботу Давид будет вслушиваться в рокочущий силой горного ручья голос внука. Таким же представляется и голос Шота Руставели — певца грузинского возрождения. Почти целых два дня мальчик будет рядом и Давид успокоится, будет думать, вспоминать или просто наслаждаться созерцанием гор из окна своей комнаты. По окончании субботы внук соберёт рюкзак, вскинет на плечо автомат, обнимет деда, и уйдет до следующего увольнения. А дед превратится в окаменевшего стража, молящего Всевышнего защитить его мальчика.

Случается, Илюша остается дома еще на одну ночь — тогда утром Давид тормошит внука до тех пор, пока тот не вскочит, за секунду, как по команде, натянет солдатскую форму, одной рукой ухватит рюкзак, другой автомат — и помчится. Давид будет вслушиваться в постепенно удаляющийся стук ботинок на каменной лестнице, ведущей вниз к шоссе и автобусной остановке. Он помнит: Элиэзера, — Илюшиного друга, спас случай. Вернее, бабушка силой заставила его подняться рано утром и выпроводила из дому. Всего-лишь за несколько минут до теракта успел Элиэзер уехать с тремпиады (место, где останавливаются попутные машины), где погибли наши солдаты. «Скажите спасибо бабушке, — говорил он потом своим родителям, — это она вовремя вытолкала меня из дома».

«Взять бы на себя все опасности подстерегающие детей, самому оказаться на смотровой вышке перед летящим снарядом, в горящем танке с заклинившимся люком, в подводной лодке без доступа кислорода». Но дедушка только и может, что заклинать судьбу. Об одном он просит Творца — чтобы родители никогда не хоронили своих детей.

Насколько Давид бен Иосеф отождествил свою жизнь с внуком, настолько его отец был сосредоточен на себе. В памяти всплыли те дни, когда умирал отец, и запах мочи в его комнате — запах старости и болезни. А ведь страстно хотел жить, очень уж разогнался в своей плотской радости. Отец был выше среднего роста, плотный, с большим увесистым носом и тяжелым взглядом самца. Родственники называли его «Ёська-поц» — за версту мужиком разило, и женщины с первого взгляда знали, чего ему от них надо. И так же с первого взгляда с удовлетворением отмечали состояние его кошелька.

Тысячи лет из поколенья в поколенье передаются у евреев библейские имена, вот бы ещё отец унаследовал у Иосифа — прекрасного силу противостоять искушению. В детстве Ёсеньку залюбили, избаловали; один мальчик в семье, остальные — девочки.

Тогда, наверное, и усвоил: всё для него. Ну и, конечно, плюс темперамент. Мама рассказывала, как однажды она поехала с отцом в гости. Трамвай уже отправлялся от остановки, Ёська кинулся вдогонку, вскочил на подножку и уехал, оставив беременную на последнем месяце жену. Не мог он упустить удаляющуюся цель.

Вернувшись от гостей поздно вечером, устроил маме скандал — почему она не поехала следом.

«Мне представляется, что в следующий раз Ёська, также вскочив на подножку уходящего трамвая, домой не вернулся. Он оставил нас с мамой, когда я был маленьким. Однако незадолго до смерти переехал ко мне, и я ухаживал за ним.

Предчувствуя скорый конец, плакал, говорил, что судьба к нему несправедлива.

— Все твои жены и наложницы давно в лучшем мире, — отвечал я на сетования отца, — а ведь они были моложе тебя.

Мои слова он пропускал мимо ушей: „Ну, то — они, а то — я“. Или злился: сын, видите ли, не хотел понять его. Случалось, свирепел. Однажды запустил в стенку пузырек с лекарством, на этикетке которого прочел не то название, какое ожидал:

— Что ты мне принес? Врач выписал совсем другое!

— Я обошел несколько аптек, твоих капель нигде нет. Сказали, можно заменить этими.

— Кто сказал?! Что понимает аптекарь?!

— Я к провизору ходил.

— Думаешь, если я больной, можно издеваться! — Кричал в ярости отец, он набычился, глаза налились кровью. — Подожди, я еще встану!

Я не ответил.

— Пусть врач записку напишет и печать поставит.

Ничего не оставалось, как пойти в поликлинику и принести подтверждение врача в полноценности замены. К лекарству отец не притронулся, пока не заставил обзвонить все аптеки и не убедился, что поиски первоначального варианта напрасны.

Он боялся смерти, как человек никогда не задумывающийся о тщете жизни. Если одна жена уставала его обслуживать, он брал другую, не вдаваясь в подробности — кто виноват в разводе с предыдущей. После войны не было недостатка в одиноких женщинах. Теперь, когда попытки отца встать с постели, ни к чему не приводили, он начал понимать, что и его возможности конечны; перед ним маячила только одна дверь — дверь в никуда. Почувствовав смерть совсем рядом, отец готов был вместо себя подставить внука — моего сына. Я понимал, что происходит с отцом, хоть лишний раз не заглядывал в его комнату. Только по мере надобности: принести еду, подать утку, перестелить постель. Я тоже почувствовал приближение смерти, я увидел её в виде шевелящегося воздуха в углу прихожей, слева от входной двери.