Иегуда Галеви – об изгнании и о себе - [92]

В следующий раз, когда встретил Шломо, будто продолжая прерванную только что беседу, задал ему вопрос, ответ на который не нашёл в книгах:

– Почему ученика и продолжателя учения Гиллеля – Иоханана бен Заккая, пришедшего к римскому военачальнику Веспасиану из осаждённого Иерусалима, в отличие от пришедшего к нему же Иосифа Флавия, не считают предателем? Оба пришли к Веспасиану с пророчеством о том, что тот станет цезарем. При этом один просил пощадить наследников своего учителя Гиллеля и позволения поселиться с учениками в маленьком приморском городе Явне. Другой – о том, чтобы получить возможность написать историю Иудейской войны. И тот и другой, убедившись в обречённости противостояния Риму, были против продолжения восстания; оба призывали сикариев и зелотов к сдаче Иерусалима.

– Может быть, оттого, – задумался он, – что священнослужитель Иоханан жил скромно, поддерживая в маленьком городке огонёк нашей веры. Напротив, Иосиф на виду у всех стал приближённым римского императора; и это при том, что был предводителем восстания в Галилее. А то, что они оба предсказали Веспасиану скипетр властителя, – не нужно было быть ясновидцем, ибо на тот момент в Риме после смерти очередного цезаря, смуты в стране и смены трёх императоров в течение одного года не было более подходящего претендента.

– С одной стороны, – продолжаю я, – Иосиф и Иоханан призывали к прекращению войны. С другой – понимали и разделяли отчаянное бесстрашие восставших, их решимость драться до конца, ибо «умереть во имя Закона в каком-то смысле и есть жизнь». Иосиф писал в «Иудейской войне»: «При римских правителях лучше сразу погибнуть, чем по капле отдавать свою кровь».[193] Оба не могли забыть объявление Пилата о том, что он прикажет изрубить всех, если не примут императорских изображений, и тут же дал знак солдатам обнажить мечи. Тогда иудеи, как по уговору, упали все на землю, вытянули шеи и воскликнули, что скорее дадут убить себя, чем преступят Закон. Поражённый Пилат отдал распоряжение удалить статуи из Иерусалима.[194] При этом наместнику Рима ничто не помешало ограбить храмовую казну.

– Ну да, всё так… – проговорил мой собеседник и поспешил на автобусную остановку.

Судя по хозяйственной тележке, он направлялся на рынок за овощами. И это нужно делать с утра пораньше, пока дары земли не пролежали целый день на жарком солнце. Вспомнил картину, которую однажды ранним утром видел на рынке: разгружали приехавшие из кибуцев огромные фуры с овощами, фруктами. Это сейчас кибуцы стали миллионерами, не только кормят страну, но и продают свой товар за границу. Говорят, в российских магазинах торгуют израильской морковкой, картошкой. Тут же представились разгромленные арабами и возрождённые сельские поселения в первые годы существования страны, скудный быт живущих в палатках людей, которые экономили на всём ради будущего, копили деньги, чтобы купить скот и удобрить землю.

Затем воображение снова переместилось во времена римских правителей, наполнивших страну убийствами и казнями. Открыто глумился над народом Флор, сопровождая праздники массовым кровопролитием; предпочитал казнить именно заслуженных, знатных людей.[195] Евреи не были хозяевами своей страны, всё зависело от прихоти императоров. Первосвященники также назначались прокураторами в зависимости от величины взятки.

А ведь для иудеев каждая заповедь была свята, никакая выгода не могла быть куплена ценой прегрешения. Когда пытаюсь представить нравы тех времён, вспоминаю «О древностях иудейского народа» – книге Иосифа Флавия, где он пишет о самобытности и праведности евреев. В заслугу летописцу нельзя не поставить и то, что он противопоставил языческому миру веру в Единого Бога; «…мы заботимся о сохранении законов, и наиважнейшим делом всей нашей жизни почитаем соблюдение благочестия. И никогда наши предки не занимались разбоем и грабежом».[196] И далее пишет о том, что законы, по которым мы живём, располагают к добрым отношениям между собой, любви ко всем людям, справедливости, стойкости в трудах и презрению к смерти.[197] Вглядываясь в глубь веков, соотношу эти слова Иосифа с сегодняшним днём, с требованием избежать кровопролития, обмана, осквернения рук грабежом. Должно быть, в смысле нравственности мои единоверцы в большинстве обладают некоей национальной душой, которая сохранилась в течение тысяч лет нашей истории.

Воскрешая в памяти описания Иосифом Флавием Иудейской войны, представляю себя одним из тех, кто выбирал, примкнуть ли к восставшим, или, понимая, что шансы на победу ничножны, решал переждать правление наместников империи. С одной стороны, сколько народов смирились с властью Рима, у ног которого лежал мир. Опять же, в случае поражения опасность грозит не только здешним евреям, но и иудеям за пределами страны. С другой стороны, мог ли я не оказаться среди восставших, поднявших знамя за то, чтобы мы повиновались только своему Богу? Зная исход войны, я снова и снова воображаю себя участником тех событий и не могу решить – броситься ли мне в смертельную схватку с врагом или… или подойти к презираемому соотечественниками Иосифу и сказать: «Я с тобой». При мысли о поражении, когда Иерусалим и Храм превратятся в груду камней, наши особенно воинствующие вожди утешались тем, что римляне будут властвовать над безжизненной страной. Слабое утешение.