Иегуда Галеви – об изгнании и о себе - [90]

– Значит, астма у девочки спасла семью.

– Получается так. Вот и мои родные приехали в Израиль до той страшной катастрофы.

Мысленно я вживаюсь в судьбу человека, который родился здесь, воевал, учился на историческом факультете Иерусалимского университета, где слушал лекции знатоков древней истории. В подробностях Иудейской войны плавает как рыба в воде. Затем писал докторат в Нью-Йорке и не сошёлся с тамошним профессором в оценке помощи Америки Израилю в его первых судьбоносных войнах. В самый критический момент из Чехословакии, а не из Америки было доставлено нам оружие.

– Некоторые из моих сокурсников и однополчан переехали в Штаты, там легче жить… и с жильём проще, – вспоминая не столь далёкое прошлое, говорит Шломо.

– В стране, которая воюет, всё дороже, – отозвался я.

– Это можно понять – одна война за другой, а если не война, то резервистские сборы, чтобы не утратил боевую форму. Люди устали. Вот и сейчас, когда ракеты летят на наши города, кто может быть уверен, что завтра не придётся идти в бой; значит, нужно бросить работу, учёбу, только что родившихся детей. Хорошо говорить о любви к Израилю, а вы представьте себя на месте людей, которые не знают, что их ждёт завтра.

– Но ведь и вы могли остаться жить в Америке, – заметил я.

– Мог. Я и жил там с семьёй несколько лет… Там от аппендицита умер мой первенец. Врач поставил неправильный диагноз, сказал, что ребёнка можно забрать из больницы домой, а ночью мальчик умер. Я ведь и женился только ради него, не хотел, чтобы девушка, с которой встречался, делала аборт.

Шломо замолчал. Затем продолжал:

– Вот и решил после этого несчастья: судьбу не обманешь – настигнет в любом месте. Мы вернулись в Израиль, жить было негде, много раз с маленькими детьми переезжали с одной съёмной квартиры на другую. И работу по специальности не мог найти. Где только не подрабатывал!

Всего лишь несколько минут назад я завидовал белой завистью своему новому знакомому в том, что он родился в Израиле и учился здесь на историческом факультете. Сейчас же, представив себя на положении гуманитария, который не может найти работу и не имеет своей крыши над головой, решил, что в подобной ситуации человеку со всегда востребованной специальностью инженера проще.

– Я был единственным ребёнком у родителей, – продолжает Шломо, – отец, будучи участником Хаганы – военной организации, защищавшей еврейские поселения во время британского мандата, редко бывал дома. Мама тоже целый день на работе. Я рос один. Вот и решил, чтобы мои дети не скучали – не ограничиваться одним ребёнком. Сейчас у меня четверо внуков.

– Чтобы они были здоровы, – отозвался я.

Пока мы гуляли, солнце поднялось выше, розовеющее в утренней дымке небо посветлело. Мой собеседник, словно вглядываясь в прошедшие годы, рассказывал:

– Был у меня дядя – мамин брат; художник и поэт. Абсолютно одинокий человек. Во время пожара сгорели его картины и стихи. Не было копий картин, и стихи были только в одном рукописном варианте. Весь его многолетний труд превратился в дым… Мой молчаливый дядя, бывало, подолгу один сидел в кафе. Не женился – может быть, ему хватало самого себя, а может, была несчастная любовь. Я боялся его одиночества, думал, что дети – единственное, что привязывает нас к жизни.

– Ну да, – отозвался я.

– Мы вернулись из Америки, отец жены дал деньги на первый взнос за квартиру; скитаться в Израиле по чужим углам у нас больше не было сил. Гуманитарию трудно найти здесь хорошо оплачиваемую работу, чтобы купить квартиру. И не только гуманитарию, вот и молодёжь часто уезжает из страны, оттого что нет перспектив на своё жильё.

– Впрочем, – заговорил после некоторого молчания Шломо, – дело не только в квартире, мы вернулись ещё и потому, что не хотели, чтобы дети в дальнейшем искали себе пару среди другого народа. Мы не свободны от наших предков, культуры семьи, где наше Учение помогало преодолевать сознание своей конечности. Я по материнской линии в родстве с любавическим ребе – Менахемом Мендлом Шнеерсоном. Тем самым, которого хасиды почитают королём Машиахом. Представьте меня с бородой…

– Да, в самом деле очень похож! – удивился я. – Если прибавить бороду – одно лицо!

– Мама говорила: разница только в том, что я ростом повыше.

– Поразительно!

– У всех жизнь складывается по-разному, – продолжал Шломо, – и нередко случаются чудеса. Я знаю семью религиозных сионистов, у которых в Америке долго не было детей, а в Израиле сразу один за другим появилось шестеро – две девочки и четыре мальчика; сейчас у них семнадцать внуков.

– Климат здесь особенный, животворящий, – заметил я.

Пока мы разговаривали, солнце стало припекать и утренней прохлады как не бывало. Мой случайный и не случайный знакомый всё время смотрел на часы и ровно в восемь поспешил домой. Казалось бы, как у пенсионера у него нет необходимости считывать минуты, чтобы не опоздать на работу. Однако… чувствует ли он себя хозяином в квартире, купленной на деньги свёкра? Наверное, послушен указаниям жены. Красивый, благообразный человек – высокий лоб, выразительные глаза, но, судя по мягким чертам лица, нет в нём волевого начала, и женщину взял ту, которая сама в руки шла. Она же, должно быть, деятельная, честолюбивая, когда-то не надеявшаяся на свои прелести, сейчас верховодит в семье. Кто знает, окажись я на его месте, может быть, всё сложилось бы так же.