Иегуда Галеви – об изгнании и о себе - [89]

Доведись мне жить в те времена, я бы тоже выбрал предприимчивых фарисеев ещё и потому, что их судьи, руководствуясь принципами свободы и справедливости, были более доброжелательны к простолюдинам, нежели вершители закона из саддукеев, особенно в сфере уголовных наказаний, субботнего отдыха и ритуальной чистоты. Почему и были весьма популярны в народе, даже если их мнение противоречило установкам царя и первосвященника. Моисеевы законы фарисеи, подобно законоучителю Гиллелю, толковали применительно к условиям жизни сегодняшнего дня. Они же устраивали всевозможные школы и не шли на компромисс с законной властью. Главное, в отличие от саддукеев, верили в бессмертие души, что даёт надежду на воплощение мечты если не в этой, то в будущей жизни.

Окажись я жителем Иерусалима в те судьбоносные времена войны с Римом, тоже был бы преисполнен героического духа, готовности умереть за веру; смерть таким образом становилась бессмертием. О бессмертии души Иосиф писал в «Иудейских древностях»: «Тем, кто сохранил верность законам, пусть даже им пришлось с бесстрашием за них умереть, Бог даровал право родиться вновь и получить лучшее, в сравнении с прежним, существование».[192]

Вера в бессмертие души не такая уж большая редкость и в наши дни. Я плохо знаю иврит, но со Шломо – высоким худощавым господином, участником израильских войн, могу объясниться. Этот грустный немолодой человек, взгляд которого устремлён в небеса, утром выходит на прогулку в одно и то же время, и всегда один. Мы познакомились в автобусе, рядом со мной было свободное место, он сел, достал пачку газет и стал их листать. Не помню, то ли я что-то сказал по поводу фотографий в газетах, то ли он спросил. Диалог был немногословным. Сошли мы на одной остановке, оказалось, что мой случайный попутчик живёт на соседней улице.

В следующий раз увидел Шломо утром на прогулочной дороге Таелет; мы встретились подобно старым знакомым; он тут же, без всякого предисловия озвучил свои мысли:

– У горы Синай, когда Всевышний давал Тору, было шестьсот тысяч евреев, способных носить оружие. Вот и сейчас в Израиле именно такое количество мужчин, способных воевать. Это ли не служит доказательством переселения душ?

– Согласен. Когда смотрю на играющих в сквере детишек, представляю, в кого из них вселились души погибших в боях и терактах Израиля, – откликнулся я. Удивительно, как совпали наши мысли, именно о бессмертии души я думал в настоящую минуту.

В следующую нашу встречу на утренней прогулке мы радуемся друг другу как старые знакомые. Шломо рассказывает про войну за независимость 1947–1948 года, когда погибло много солдат, не было ни одного дома, где бы не оказалось горя потери. Рассказывает про участие в Шестидневной войне 1967 года, тогда ему было двадцать три. И про войну Судного дня, когда он через семь лет командовал батальоном.

– Самым трудным для меня было поднимать солдат в атаку, – вспоминает он. – После разрыва вражеских снарядов некоторые из них не вставали с земли. А я снова и снова командовал: «За мной! Вперёд!» Чувствовал себя убийцей детей, хоть и был ненамного старше их. До сих пор ужас неподвижных тел мальчиков возвращается во снах – я умирал с каждым из них. Не может быть, чтобы они ушли в небытие – исчезли, будто их и не было…

– Согласен с вами, – отозвался я. При этом вспомнил слова русского маршала Жукова о том, что солдат не жалеть: «Бабы ещё нарожают». А у евреев со смертью каждого человека погибает целый мир.

– В наших спровоцированных арабами войнах мы не могли потерпеть поражения; одна проигранная война означала конец государству, – говорит Шломо.

– Я невольно сопоставляю сегодняшнее положение страны со временем двухтысячелетней давности. Восстания иудеев, подобно сегодняшним войнам, тоже были спровоцированы. Римские наместники, желая оправдать перед императором свой произвол, насилие, вынуждали народ, признающий своим владыкой только Всевышнего, к сопротивлению.

– Это так, – отозвался собеседник.

И я продолжал:

– Однако, когда поражение восстания стало очевидным, следовало остановиться, дабы предотвратить разгром Иудеи. Что бы ни говорили об Иосифе Флавии, мол, продался римлянам, я разделяю его разумные доводы, следуя которым можно было избежать сотни тысяч жертв и разрушения Храма.

Шломо промолчал, должно быть, он был не согласен со мной в оценке поведения Иосифа Флавия. Как бы то ни было, мне несказанно повезло, мой случайный знакомый оказался историком. Более того, мы почти земляки, его мать тоже из Москвы, приехала в Израиль девочкой в двадцатых годах, почти сразу после революции. Я знаю переулок у нынешнего метро «Новокузнецкая», где жила её семья во времена НЭПа; тогда граница была открыта. Мой собеседник знает несколько слов на русском и на идиш, что помогает нам понимать друг друга. Говорит, что ему очень комфортно разговаривать со мной, наверное, унаследовал от матери из России манеру общения. Отец его из Румынии, жена – из Польши.

– Каким образом семье твоей жены удалось выбраться из оккупированной немцами Польши? – спросил я.

– Они приехали сюда до войны. У родителей жены тринадцать лет не было детей, не знаю, смилостивились ли небеса или оттого, что состоятельный отец фабрикант подарил синагоге Тору, наконец родилась девочка. Спустя полтора года у ребёнка обнаружилась астма, родители ходили к лучшим профессорам – никто не мог помочь. И только один престарелый врач сказал, что спасение можно найти в Израиле в районе жаркого и сухого климата. Много было препятствий, прежде чем удалось выехать из Польши. Уезжали на время, в Польше осталась фабрика, дом, счета в банке. Через два года началась война. Все родственники погибли.