Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане - [106]
Все казии ислама, и все бесподобные наследники Пророка, и великолепные вельможи, и все жители, особенно муфтии и писцы [мухарриран] бухарского суда [махкама], должны считать [этого человека] полноправным a‘ламом. Поэтому при составлении ривайатов и исковых заявлений [махзар] они обязываются передавать их ему на рассмотрение и печать [ба-мухр-и а‘лам расанида]. Помощникам судей [найибан-и куззат] запрещается принимать ривайаты без его печати[803].
В некоторых случаях участники разбирательства не могли заверить ривайат печатью верховного правоведа. К примеру, если ответчиком выступал известный в округе специалист по правовым вопросам, истцу было непросто убедить его коллег встать на сторону обвинения. Об одном таком случае мы узнаем из решения съезда казиев, по поручению колониальной администрации пересматривавшего дело против Мухитдина Ходжи. Данный иск, поданный по злому умыслу, рассматривался в главе 2; дело кончилось тем, что истец публично раскаялся в своем поступке перед судом. Из текста решения съезда очевидно, что на ривайате, который истец предоставил суду как доказательство в свою пользу, не было печатей городских правоведов. Таким образом, документ имел меньшую юридическую силу, чем ривайат, предоставленный другой стороной. Вот как ташкентские правоведы разъясняют суть дела:
31 июля 1886 г. в верховном суде города Ташкента под председательством исламских судей произошло следующее: истец, ‘Абд ал-Каримджан, вместе с ответчиком, ‘Абд ал-Халиком, поверенным Ишана Муллы Мухаммада Мухитдина Ходжи Ишана, были призваны в суд второй инстанции [махкама-и атийа]. Суд первой инстанции [махкама-и аввал] потребовал, чтобы упомянутые стороны принесли ривайаты. Так они и сделали, и их фетвы были рассмотрены [судом]. Поскольку жалоба истца была несправедлива [фасад ва бутлан], все а‘ламы и муфтии Ташкентского района договорились выпустить фетву [в пользу ответчика] и поставить печати на ривайате ответчика, [ибо текст ривайата] соответствует сути дела. Никто из улемов не выпустил фетвы в пользу истца и не приложил печати к его ривайату, поскольку [его текст] не соответствует сути дела[804].
Получив ривайат ‘Абд ал-Каримджана, ташкентские муфтии, прежде чем поставить печати, несомненно, заинтересовались личностью ответчика. Когда же правоведы узнали, что ответчик – Мухитдин Ходжа, они отказались прикладывать печати к ривайату истца. Похожее дело имело место десять лет спустя, когда женщина по имени ‘Алия Пача предприняла попытку отобрать у Мухитдина Ходжи право опеки над ее несовершеннолетними детьми. ‘Алия Пача так и не добилась слушания в народном суде, поскольку, как она позже жаловалась русским властям, «на наш ривайат ни один аглям [а‘лам], ни один муфтий печати своей не приложили из боязни от Мухитдина Ходжи»[805]. Отсюда мы понимаем, как среднеазиатские правоведы читали ривайаты: без положительного ответа муфтиев (который и называется фетвой в предыдущей цитате) и их печатей ривайат практически не имел доказательной силы в суде.
В данном разделе я рассмотрел основные механизмы выдачи фетв. Тем не менее осталось множество вопросов: как в этой системе можно было стать верховным правоведом, завоевать репутацию и авторитет? Представляется, что лишь правительственный указ мог определить положение того или иного правоведа в иерархии. Однако как добиться выдачи такого указа? Вступали ли правоведы в публичные диспуты между собой, чтобы получить высокую должность? Помимо этого, как я объяснил выше, все фетвы, используемые в суде, должны быть скреплены печатями верховных правоведов. Если это так, то в каких случаях составляли фетвы «обычные» муфтии? Лишь в тех случаях, когда они хотели пополнить свой личный сборник фетв или других юридических документов (джунг)? И что происходило, если истец и ответчик приходили в суд с ривайатами, где артикулировались противоположные мнения, и оба документа были при этом заверены печатями верховных правоведов? Суд был вынужден отдавать предпочтение тому или иному муфтию, что могло привести к непредвиденным последствиям для репутации правоведов в долгосрочной перспективе. И здесь мы вновь видим, как государство, а точнее, назначенные государством служащие, оказывают влияние на исламское юридическое поле.
3. Кому необходимы фетвы?
Проведем краткий анализ обстоятельств, в которых группы или отдельные лица обращались за юридическими заключениями в Средней Азии XIX века. Это позволит нам прояснить некоторые схемы текстуального потребления, характерные для фетвы как композиционного жанра. Рассмотрение всех возможностей и случаев, в которых выдавались мусульманские юридические заключения, выходит за рамки этой книги. Тем не менее я надеюсь ниже продемонстрировать несколько примеров применения фетв.
Последние научные работы все чаще ссылаются на узбекские частные собрания рукописей, где среди прочих жанров обнаруживаются генеалогические древа (араб. шаджара, перс. насаб-наме) и фетвы[806]. Фетвы по многим делам были оформлены по инициативе потомков того или иного рода, составлявших генеалогическое древо семьи или же получивших в наследство связанные с этим документы. Среди недавно опубликованных материалов из Ферганской долины имеются документы, ныне принадлежащие сообществу, ведущему, по заявлению его членов, свое происхождение от аббасидского военачальника Кутейбы ибн Муслима, покорившего Мавераннахр в начале VIII века. Среди данных документов были найдены одна шаджара и несколько фетв
В 60–70-е годы XIX века Российская империя завершила долгий и сложный процесс присоединения Казахской степи. Чтобы наладить управление этими территориями, Петербургу требовалось провести кодификацию местного права — изучить его, очистить от того, что считалось «дикими обычаями», а также от влияния ислама — и привести в общую систему. В данной книге рассмотрена специфика этого проекта и многочисленные трудности, встретившие его организаторов. Участниками кодификации и — шире — конструирования знаний о правовой культуре Казахской степи были не только имперские чиновники и ученые-востоковеды, но и местные жители.
В своей новой книге видный исследователь Античности Ангелос Ханиотис рассматривает эпоху эллинизма в неожиданном ракурсе. Он не ограничивает период эллинизма традиционными хронологическими рамками — от завоеваний Александра Македонского до падения царства Птолемеев (336–30 гг. до н. э.), но говорит о «долгом эллинизме», то есть предлагает читателям взглянуть, как греческий мир, в предыдущую эпоху раскинувшийся от Средиземноморья до Индии, существовал в рамках ранней Римской империи, вплоть до смерти императора Адриана (138 г.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На основе многочисленных первоисточников исследованы общественно-политические, социально-экономические и культурные отношения горного края Армении — Сюника в эпоху развитого феодализма. Показана освободительная борьба закавказских народов в период нашествий турок-сельджуков, монголов и других восточных завоевателей. Введены в научный оборот новые письменные источники, в частности, лапидарные надписи, обнаруженные автором при раскопках усыпальницы сюникских правителей — монастыря Ваанаванк. Предназначена для историков-медиевистов, а также для широкого круга читателей.
В книге рассказывается об истории открытия и исследованиях одной из самых древних и загадочных культур доколумбовой Мезоамерики — ольмекской культуры. Дается характеристика наиболее крупных ольмекских центров (Сан-Лоренсо, Ла-Венты, Трес-Сапотес), рассматриваются проблемы интерпретации ольмекского искусства и религиозной системы. Автор — Табарев Андрей Владимирович — доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института археологии и этнографии Сибирского отделения РАН. Основная сфера интересов — культуры каменного века тихоокеанского бассейна и доколумбовой Америки;.
Грацианский Николай Павлович. О разделах земель у бургундов и у вестготов // Средние века. Выпуск 1. М.; Л., 1942. стр. 7—19.
Книга для чтения стройно, в меру детально, увлекательно освещает историю возникновения, развития, расцвета и падения Ромейского царства — Византийской империи, историю византийской Церкви, культуры и искусства, экономику, повседневную жизнь и менталитет византийцев. Разделы первых двух частей книги сопровождаются заданиями для самостоятельной работы, самообучения и подборкой письменных источников, позволяющих читателям изучать факты и развивать навыки самостоятельного критического осмысления прочитанного.
В апреле 1920 года на территории российского Дальнего Востока возникло новое государство, известное как Дальневосточная республика (ДВР). Формально независимая и будто бы воплотившая идеи сибирского областничества, она находилась под контролем большевиков. Но была ли ДВР лишь проводником их политики? Исследование Ивана Саблина охватывает историю Дальнего Востока 1900–1920-х годов и посвящено сосуществованию и конкуренции различных взглядов на будущее региона в данный период. Националистические сценарии связывали это будущее с интересами одной из групп местного населения: русских, бурят-монголов, корейцев, украинцев и других.
Коллективизация и голод начала 1930-х годов – один из самых болезненных сюжетов в национальных нарративах постсоветских республик. В Казахстане ценой эксперимента по превращению степных кочевников в промышленную и оседло-сельскохозяйственную нацию стала гибель четверти населения страны (1,5 млн человек), более миллиона беженцев и полностью разрушенная экономика. Почему количество жертв голода оказалось столь чудовищным? Как эта трагедия повлияла на строительство нового, советского Казахстана и удалось ли Советской власти интегрировать казахов в СССР по задуманному сценарию? Как тема казахского голода сказывается на современных политических отношениях Казахстана с Россией и на сложной дискуссии о признании геноцидом голода, вызванного коллективизацией? Опираясь на широкий круг архивных и мемуарных источников на русском и казахском языках, С.
Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.
В начале 1948 года Николай Павленко, бывший председатель кооперативной строительной артели, присвоив себе звание полковника инженерных войск, а своим подчиненным другие воинские звания, с помощью подложных документов создал теневую организацию. Эта фиктивная корпорация, которая в разное время называлась Управлением военного строительства № 1 и № 10, заключила с государственными структурами многочисленные договоры и за несколько лет построила десятки участков шоссейных и железных дорог в СССР. Как была устроена организация Павленко? Как ей удалось просуществовать столь долгий срок — с 1948 по 1952 год? В своей книге Олег Хлевнюк на основании новых архивных материалов исследует историю Павленко как пример социальной мимикрии, приспособления к жизни в условиях тоталитаризма, и одновременно как часть советской теневой экономики, демонстрирующую скрытые реалии социального развития страны в позднесталинское время. Олег Хлевнюк — доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института советской и постсоветской истории НИУ ВШЭ.