И вянут розы в зной январский - [86]

При этой мысли ему стало жарко. Он обвел взглядом безупречное Агатино лицо, всегда обманчивое в своей мягкости, всегда закрытое. Полшага отделяло его от знания: так ли безнадежно нерастопима она внутри? Полшага, которые она, вне всякого сомнения, готова была сейчас стерпеть.

– Ах, милая Агата, – произнес он вслух. – Не я ли говорил вам, что судьба непредсказуема?

Ее лицо напряглось в попытке прочитать слова, и Джеффри ощутил странное удовольствие от того, что она смотрела на его губы, боясь упустить каждое движение.

– Говорил. Но вы не слушали – не потому, что глухи, а потому, что упрямы.

Она в отчаяньи придвинула к нему карандаш, и столько было бессилия в этом жесте, что невольно пришла на ум Гертруда с ее позорным бенефисом в саду. Обе они считали себя неуязвимыми – до поры до времени. А Делия, которая всегда была слабой и пугалась каждой тени, вдруг не пришла домой ночевать; и схлестнулась с ним на лестнице Выставки; и написала подложное письмо, чтобы помочь Ванессе.

Джеффри отодвинул карандаш и, не убирая руки, глянул в самую глубину тяжелых темных глаз. На целый миг она, Агата, стала всемогущей. Только она могла отменить решение, которое он уже принял. Достаточно было накрыть его ладонь своей.

Ну же.

Нет ответа.

Он поднял руку, тронул пальцами правую сторону лба и покачал головой: «Я ничего не знаю».

Агата отшатнулась; зло, шумно выдохнув, полоснула себя указательным пальцем чуть ниже губ, ударила кулаки друг о друга и захлебнулась потоком жестов. Он едва не пожалел о своем безрассудном блефе, но тут звякнул колокольчик, и Агата, перехватив его взгляд, обернулась и опустила руки. Снова на ум пришли беспомощные крылья – это был альбатрос, он вспомнил: подружка Ванессы, забавный китайский болванчик, декламировала стихи в их гостиной.

– Всего доброго, – произнес он с суховатой, формальной любезностью.

Слова, разумеется, предназначались вошедшим, но взгляд его оставался прикован к Агате еще долгих несколько секунд. Несокрушимо прямая, она проследовала к двери, потянула ее рукой в светло-серой перчатке и, в последний раз явив ему свой мягкий профиль, исчезла.

Потекло привычное: череда лиц, поклевки и подсечки, визиты знакомых, приносивших новости и сплетни, – но сегодня это не могло удержать его внимания. Мелькнула на заднем плане Ванесса, опоздав на целых полчаса, и он посетовал, что не может сию минуту узнать у нее, что случилось. Мысли раз за разом возвращались к утренним событиям. Прав ли он был, отказавшись от того, чего так долго желал? Но ведь Агата безнадежна. Вставить в рамку – вот и все, на что она годится. Такие люди подобны стеклу, которое проще разбить, чем, растопив, изменить форму.

Настало обеденное время, но Ванесса, как обычно, не спешила спускаться. В мастерских ее не оказалось, и Джеффри заглянул в литейный цех. Здесь было жарко и пахло маслом, которым смазывали чугунные изложницы[39]. Гудели насосы, поддувающие воздух в печи. Черноусый мастер в кожаном фартуке взвешивал готовый слиток, чтобы потом вписать его вес в гроссбух; другой мастер подбрасывал уголь в топку. У третьей, самой маленькой печи сидела на табуретке Ванесса и, часто смаргивая от яркого пламени, смотрела внутрь. Трогать ее сейчас было нельзя: момент ответственный, чуть передержишь – и вся работа насмарку. Он думал об этом всякий раз, когда держал в руках сделанные ею подвески и броши: как много труда стоит за этой красотой; сколько долгих часов надо просидеть за верстаком, закрепляя щипцами крошечные проволочки сканого рисунка или выписывая узоры резцом. Сам он не отличался терпением во время своего ученичества и лишь потом, чуть повзрослев, стал получать удовольствие от работы. Но и тогда уже он чувствовал, что люди – куда более интересный материал, чем металл и камень.

Тут Ванесса, таинственным образом уловив нужный момент, распахнула дверцу печи и ухватом достала плашку, на которой покоилась почерневшая от огня овальная пластинка.

– Это последний обжиг? – спросил Джеффри.

– Нет еще, – она скинула рукавицу и вытерла лоб тыльной стороной ладони. Глаза у нее покраснели. – Ты идешь обедать?

– Хотелось бы.

– Подожди меня, я сейчас.

Он вышел во двор, чтобы чуть остыть, пока сестра снимает фартук, умывается и придирчиво инспектирует свое творение. Из окон кирпичной пристройки, где когда-то стоял злополучный пони, доносились удары штамповочных молотков и шум моторов, приводивших в движение станки. Там царствовал Петер, инженер-голландец, которого Джеффри называл Бульдогом за небольшой рост, агрессивность и поразительную выносливость. Когда на ежегодном пикнике для сотрудников затевались футбольные матчи, с ним было трудно тягаться. Мастера всегда играли против продавцов и конторских, и команда Петера нередко выигрывала. Но в этом году магазин обыграл мануфактуру в крикет с таким разгромным счетом, что приятно было вспомнить.

– Чему ты улыбаешься? – Ванесса появилась на пороге, натягивая перчатки.

– Да так, просто. Куда идем?

– В «Кристалл».

Ответ был предсказуемым, но сегодня Джеффри обрадовался ему. Не прошло и пяти минут, как они уже сидели за столом, и можно было задать наконец вопрос, мучивший его с самого утра: