И вянут розы в зной январский - [84]

Агата сидела в гостиной за шитьем. Увидев Делию, она медленным, каким-то обреченным движением отложила свою работу и встала. Лицо ее было непроницаемо, руки молчали.

«Я вернулась, как обещала. Еще совсем не поздно. Что случилось?»

«Где ты была?»

«Я говорила… Меня пригласили в гости в Кэмбервелл».

«Как их фамилия?»

Этого вопроса Делия не ожидала и, смешавшись, выхватила из памяти первое, что отыскала там:

«Паттерсоны».

Карие глаза смотрели в упор, тяжело, неверяще.

«Я говорила с Тави. Она созналась, что ты брала ее с собой в город и оставляла там с чужими людьми, а сама уходила».

Внутренне содрогнувшись, она сумела все же овладеть собой.

«Я только хотела встретиться с друзьями! Прости, что я скрывала от тебя…»

«Перестань лгать! Тебя несколько раз видели на бульваре вместе с мужчиной!»

Рука замерла в воздухе, словно занесенная для пощечины. Делия сжалась, чувствуя, как остатки решимости покидают ее. Агата порывисто развернулась, схватила что-то со стола и сунула ей в лицо. Кулак раскрылся; на ладони лежала запонка, подаренная художницей.

«Я нашла это под кроватью!»

С ужасом, медленно поднимающимся из глубины, Делия вспомнила, что, одеваясь сегодня, смахнула с подзеркальника шкатулку и, видно, в спешке не всё собрала с пола. Она хотела было объяснить, но, взглянув на сестру, обмерла: огромные глаза, которые оставались сухими даже в самые трудные минуты жизни, были до краев налиты слезами.

«Я предупреждала, – руки не слушались ее, она то и дело прижимала ладонь ко рту, силясь не выпустить наружу рыданий, – столько раз предупреждала тебя, что это не доведет до добра. Чтобы ты держалась подальше от Вейров. Как теперь быть? Как жить дальше?»

Причем здесь Вейры? – мучительно билось в висках. Причем здесь… и вдруг пронзило дикой, невозможной догадкой: монограмма на запонке! Золотая эмалевая буква «Джи». Да неужто Агата решила… Господи, какой стыд!

«Это все неправда! Как ты могла такое подумать обо мне?»

Она уже и сама чуть не плакала и с болью в сердце хватала сестру за руки, надеясь, что сейчас все образуется, и завтра она забудет это, как страшный сон. Но Агатино лицо вновь отвердело, и жесты стали точными и безжалостными.

«Хватит. Ничего не желаю больше знать».

Она аккуратно свернула свое шитье, окинула взглядом комнату – убедиться, что все находится в безукоризненном порядке – и направилась к двери. Уже взявшись за ручку, обернулась и добавила:

«Ты едешь домой. Завтра же я куплю билет на пароход».

Немые слова прогремели набатом в опустевшей гостиной. Качнулся под ногами пол, будто она уже была на корабле, и пришлось сесть на диван. Но ведь это немыслимо – уехать. Это по сути значит – умереть. В двадцать лет закончить жизнь. Она думала об этом не с ужасом – с изумлением, словно речь шла не о ней. Это кого-то другого можно отправить в Лонсестон, где в глухих комнатах тонут крики, поглощаемые обивкой на стенах. Стены там обиты тканью, как в сумасшедшем доме. Ведь это, на самом деле, и есть сумасшедший дом, в котором сажают за стол черный сюртук и где повсюду развешаны венки из розмарина.

Завтра Агата купит ей билет на пароход, сложит чемоданы, и тогда… Господи, ведь это в самом деле случится! К чему обманывать себя? «Не бывает безвыходных положений». Неужели она сказала это Ванессе всего час назад? Безвыходных… К горлу подступила тошнота, и ловушка – самый ужасный ее кошмар – стала надвигаться со всех сторон. Сейчас погаснет свет, и наступит спасительное забытье. Она откинулась на спинку дивана и уже приготовилась падать, как кто-то закричал ей: «Борись, борись!» Ведь смогла же – выйти на люди в мужском платье, увидеть Хлою… Ветер в парусах… Надо что-то сделать, сию минуту. Для начала встать; ноги дрожат, но это ничего. Пройти в свою комнату. Коридор темен и тих, Агата заперлась у себя. Прикрыть тихонько дверь, чтобы не разбудить Тави; зажечь лампу, прикрутив насколько можно. И… что дальше? Что бы сделал Адриан? Наверняка ему в жизни приходилось преодолевать трудности. Думай же, думай!

Друзья. Как она могла забыть? Их много, все вместе они что-нибудь придумают. «Лунгана» ходит из Мельбурна по понедельникам, средам и пятницам. Сегодня понедельник. Время есть.

Она осторожно, стараясь не шуметь, опустила крышку секретера и пошарила в поисках тетради для писем. Так и есть: внутри еще осталась пара почтовых марок и чистые открытки из тех, что она любила посылать родным. Она неизменно выбирала виды Мельбурна. Приятно было выводить послания на их обороте и приписывать в конце: «Это Выставка, там замечательный аквариум», или: «А это Австралийский дом – самое высокое здание в Империи». Но сейчас выбирать было бы смешно, и Делия вытянула первую попавшуюся открытку. Торопливо вписала адрес Фрэнки – будет надежней обратиться к ней, а не к Ванессе: мало ли, в чьи руки попадает у них почта. Покончив с адресом, она хотела задуматься, как получше оформить просьбу, но рука сама вывела то, что было правдивей и точнее любых объяснений. «Я гибну, – написала она. – Помогите».

31. Станция «Гленферри»

Захлопали двери вагона, впуская очередную порцию сонных пассажиров, и поезд, свистнув, тронулся дальше. Распахнулась внизу, под виадуком, улица, проплыла башня церкви, ослепительно белая в ясном небе – состав набирал ход, чтобы уже через пару минут притормозить у следующей станции. Времени оставалось немного, и следовало бы поторопиться – если, конечно, вообще начинать этот разговор сейчас. Но он колебался: не хотелось портить с утра настроение ни себе, ни Ванессе. А, с другой стороны, вот так просто сидеть и смотреть на нее, безмятежную, было невыносимо. Она думала о своем, и рука в белой перчатке покоилась на свертке книг так невинно, словно это были пособия по домоводству. Ни одна живая душа не догадалась бы, что там, под девичьими пальцами, лежит чудовищное сочинение, озаглавленное прямо и без прикрас: