Hvalfanger / Китобой - [9]

Но вот китобой моргает, и картинка, что так сладка, пропадает. Вместо нее снова кресло, несговорчивая вуайеристка и дрожащая в ее руках кружка воды.

— Лучше сдохнуть, — хриплым шепотом, заменившим голос, выдает она.

— Бери, пока дают.

— Этим руководствуешься?..

Сигмундур вконец теряет терпение. Он принес ей! Сам! Он приготовил! Он кормит! Он настаивает! А тварь еще вздумала препираться… еще упрямствует, считая, что на все будет ее воля.

Девчонка. Какая глупая, как отвратительная девчонка!

— ЕШЬ, я сказал! — его пальцы, сжавшись в кулак, проскальзывают мимо ее лица, к груди. Глаза, тут же расширившиеся, воздух, тут же задержанный, наполняют пространство детским ужасом. Ощутимым как никогда.

Китобой хватает девушку за ворот куртки, дергая на себя, и от неожиданности она поддается. С легкостью повисает в пространстве между стулом и ним.

Слезы на ее лице высыхают. Проходит горечь и дрожь.

Глаза зияют пропастью ненависти, губы изогнуты в оскале. Будь змеей, даже самой мелкой, уже бы впилась в артерию.

— Сдохни, — негромко, зато выразительно желает Берислава. И опрокидывает ногой стоящую на доске тарелку.

…Разозленного до предела Сигмундура от удара, способного смести и ее, и кресло на пол, удерживает лишь лиловый синяк, что уже красуется у зеленого глаза.

Он просто стаскивает Бериславу с кресла. За мгновенье ставит перед собой во весь рост, не обращая внимание на то, что ногами она давит по полу остатки завтрака. Его. Того, которым поделился…

— Пошла вон, — предельно кратко и ясно, велит китобой. Сдергивает с худых плеч тулуп.

Он ждет просьбы. Мольбы.

Любой человек в здравом уме и трезвой памяти, находясь в доме у ледника, недалеко от кромки густого северного леса, изберет этот вариант. Немного унижения продлят жизнь на хорошие лет сорок. А может, и пятьдесят.

Сигмундуру важно почувствовать себя главным во всей этой сумасшедший канители. Глядя на девчонку, он уже который раз жалеет, что забрал ее с корабельной базы. Им не следовало встречаться. Его терпение отнюдь не железное, так долго не протянет.

Пусть склонится. Пусть признает, кто есть кто. Пусть начнет вести себя как полагается. Он не обязан просто так ее здесь держать.

Берислава, не поднимая глаз, остатки еды пинает ногой. Резко подается назад, вырываясь из рук своего недавнего спасителя.

— Как скажешь, — шипит. И, все еще ковыляя, уверенно направляется к двери.

— И шагу не пройдешь.

— Пройду десять.

Сигмундур прищуривается.

— Ты знаешь, куда идти? Тут две стежки. Одна выведет на дорогу, вторая — в лесную чащу.

— Я узнаю.

Девочка морщится от каждого слова. Еще не прошло.

Он был так жесток?..

— Спросишь? — чуть смягчается, уже замечая за собой постыдную тревогу и пытаясь прикрыть ее сарказмом, интересуется китобой.

— У зайцев, — глубоко вздохнув, она берется за дверную ручку. Решается. — Что-нибудь передать?

Еще существует надежда, что передумает — в дверную щелку выглядывает боязливо, а природа-то за ней расходится на полную. Утреннее затишье уже сменяется крепким морозным вечером, свинцовые тучи наползают на горы, оставляя на снегу страшные черные тени, а лес шумит. Сигмундур знает, что для непривыкшего уха такой шум — страшнейшая какофония. Ветер здесь что надо.

— Передай им привет от волков, Берислава.

Упрямая, глупая, еще и совершенно не знающая, что делает. Просто позорно сбегающая. Откуда в таком неказистом тельце столько смелости? Идиотской.

Девушка сглатывает. Ее лоб прорезает морщинка.

— Передам, — и, пнув тяжелую дверь, выходит наружу.

Под ветер и мелко сыплющий снег. Ночью опять будет буря.

Сигмундур, прислонившись к стене у маленького окошка, вслушивается.

Вот обходит крыльцо, вот ступает на стежку, судя по скрипу снега, вот идет. Прихрамывая, что ее выдает. Всем.

Китобой все еще ждет, что она одумается. Бывает с людьми такое. Сделав глупость, они ее осознают и возвращаются. Признают.

Но тут случай тяжелый. Через пять минут шаги лишь удаляются, а не приближаются обратно. Это обязано насторожить.

Мужчина открывает дверь наружу, с прищуром наблюдая, куда девчонка повернет. У нее как с фортуной? С дороги идти еще десять миль, но хотя бы видно, куда. А из леса выхода не будет.

…Берислава делает свой выбор.

К черту ее. Пусть идет. Пусть бродит. Пусть расплачивается за то, что вытворяет. Хватит с него помощи. Лимит и так уже набран. А за добрые дела еще и дают по ногам твоим же завтраком.

Китобой возвращается в гостиную, мрачно собирая с пола следы эмоциональной бойни.

А потом плюет. На все.

Мотнув головой, в прихожей он надевает куртку. Вынимает из ящика, столь неприметного, длинный тесак. И выходит за Бериславой следом.

* * *

Семьдесят пять шагов.

Семьдесят пять сложных, суровых битв, выигранных с собственным организмом.

По все более глубокому снегу, где явно нога человека не ступала пару недель, под страшное завывание ветра в кронах деревьев, в окружении свинцового неба.

Буря опускается на землю темным покрывалом грозовых туч, пригибает остатки растительности к снежному покрову. Начинает сыпать мелкий снежок, и снежинки, острые как бритва, оседают на лице.

Холод похож на тоненькие алюминиевые иголочки. Сначала он покалывает легонько, чуть-чуть, пока еще прогоняемый внушением о тепле, ныне оставленном позади. Потом покалывание нарастает, и иголочки уже входят под кожу. Они леденят ее, саднят внутри. И дрожь, такая неудержимая, такая болезненная, распространяется по всему телу.