Hvalfanger / Китобой - [6]

Лежит, молчит, время от времени — неровно выдыхает. Но постоянно дрожит. Трясется, не унимаясь, лишь сильнее трепыхаясь от его близости.

Сигмундуру это начинает надоедать.

— Ты хоть что-нибудь в состоянии сделать нормально?

Не спрашивая разрешения, подтягивает ее ноги выше, устраивая у своих бедер. Тонкие носки неприятно касаются кожи. Руки кладет на свои ребра, прижимая локтями. И голову — вперед, к шее. Прячет под подбородком, создавая загородку тепла.

— Больно… — едва шевельнув левой ногой, хнычет Берислава.

— Либо больно тогда, либо холодно, — отрезает китобой, — терпишь?

Не поднимая глаз, не отрываясь от него, девчонка, такая дерзкая прежде, сдавленно кивает:

— Всегда терплю.

Но крохотной улыбки, разогнавшей немного хмурости уже минут через пять, не скрывает. Дрожь уменьшается, дышит она ровнее.

Сигмундур сам поражается, откуда знает, что ей было нужно.

— Спасибо…

— Это все не просто так, — твердо напоминает мужчина.

Берислава капельку ежится.

— Да… но все равно — спасибо.

В ее искренности, наверное, что-то есть. В груди у китобоя екает.

— Тебя запах не смущает?

— Простыней?

— Меня.

Она, будто услышав какую-то шутку, сдавленно хихикает.

— Главное, что здесь тепло. Плевать мне на запах.

Китобой щурится.

— Зато теперь ты знаешь, как пахнет кит.

— Яблоками?.. — она зевает? Сигмундур изумленно моргает, не до конца в это поверив. Наглость, но и смелость. Рядом с ним, к тому же, обнятый им, что вообще нонсенс, еще никто не спал.

— Плотью.

— Но максимум, что я слышу — это мускус.

— Он — мой шампунь.

— Мускусно-яблочный?

— Яблочный? — китобой озадачен. Она услышала… другой запах? На нем?

— Очень даже. И мускусный, — девочка уверенно кивает.

Сигмундур же хмуро пытается осознать вероятность, с которой ее слова могут оказаться правдой. Не сходится.

Тему с запахами на сегодня мужчина закрывает. Молчанием. Но удовлетворенным молчанием, как бы там не было.

— Как вас зовут? — а вот девушка, похоже, немного отогревшись, приходит в себя. Пока не рискует оторвать головы и сменить позу, но уже говорит смелее. Более облегченно.

— Тебе это поможет при минете?

— Вы знаете мое имя. Я бы хотела знать ваше.

Китобой, прищурившись, в упор глядит на ее макушку. Бордовую, растрепанную, теплую. Но глаз девчонка так и не поднимает. Побаивается? Или заранее уверена в своей победе?

— Сигмундур, — себе на удивление и сам признавая и то, и другое, мужчина просто отвечает, без уверток, — но не называй меня так.

— По имени не называть?..

— Глупое имя. И ты глупая. Не стоит все яйца класть в одну корзину.

Такой его вывод Бериславу то ли коробит, то ли смешит. Он не может разобрать, чему обязан ее неровный выдох — ухмылке или оскорблению. Но почему, черт подери, его вообще заботит, оскорбилась она или нет?

А девочка, тем временем, все сговорчивее.

— Как скажете.

Они замолкают. Слушают ветер, потрескивание догорающих поленьев в камине, летящие в водовороте зимней пурги снежинки, даже шум деревьев.

Берислава расслабляется, обмякнув во власти могучего и сильного, но теплого и достаточно уютного тела, а сам Сигмундур кое-как обвыкается с ощущением ее под боком. Уже и не так неприятно вроде. Ему и самому теплее.

Проходит десять минут?

Час?

Он, кажется, задремывает, вздрогнув и очнувшись примерно через это время.

По ощущению тепла возле себя догадывается, что теперь можно требовать с Бериславы долг, его часть уговора выполнена.

— Ну все, твой черед.

Однако она даже не двигается. Как и прежде сонный, Сигмундур злится.

— Вранье — худшее из зол. Не заставляй меня брать свое самому.

Но снова — тишина. Он скалится. Но ровно до тех пор, пока не понимает, что уговоры бесполезны.

Берислава спит. Крепко и успокоенно. По-младенчески.

А китобой, почему-то, не в силах ее разбудить. Заслуженно, с полным правом, всего одним движением… но нет. Рука не поднимется, нельзя.

Сигмундур просто смотрит на Бериславу. Долго, долго смотрит… пока не засыпает сам.

* * *

Она сидит на узком старом пуфике у деревянной стены, поджав под себя правую ногу.

Комната тесная, зато теплая. Утро, пусть и свежее, приносит с собой немного солнца, а оно уже чисто психологически способно согреть. К тому же Берислава тишком утаскивает с постели великана ту самую медвежью шкуру, набросив себе на плечи.

Какой была гибель этого зверя? Девушка подмечает, что не удивилась бы, если бы китобой задушил его собственными руками — размер у него подходящий.

Шкура пахнет им. Все пахнет теперь им, даже она, это уже похоже на назойливый сон.

И мужчина ночью был прав, предупреждая, что запах может потревожить. Он странный. Перемешанный, пряный, горький от соли, сладковатый от пота, насыщенный от йода и сбитый в густой сироп апельсиновым шампунем. Все эти сочетания, конечно, сложно проигнорировать, но Берислава отыскивает истинный аромат мужчины. Не под стать промыслу на китобойном судне, не под стать его не слишком чистому дому, но под стать ему самому.

Сигмундур пахнет зверем. Горячим, жестким и по-настоящему диким.

Ей никогда не приходилось такого чувствовать.

Здесь, в окружении толстых деревянных стен, в чужом доме, девушку окутывает неподдельный интерес. Да, комнаты всего две, да, они обе маленькие, особенно для такого великана, и да, здесь самая настоящая мужская берлога… но по сравнению с ней все папины дома, все дядины квартиры кажутся ей неприметными тенями прошлого. Изыски, изящество, итальянская мебель… та, что здесь, сделана самостоятельно, на скорую руку. Но ее грубая красота цепляет больше. Нас всех больше цепляет то, что настоящее. Поэтому она и убежала. В мире ее детства и грядущей юности настоящего не было ничего.