Hvalfanger / Китобой - [41]

Сигмундур нежно гладит ее спинку. Пришла весна и теперь она не облачается в пижаму каждую ночь. Сегодня, как и он сам, она спит обнаженной.

— Неужели тебе совсем не страшно?

Поскребывания становятся явнее и Берислава с силой прикусывает губу. Почти до крови.

— Нет, не страшно, — китобой целует ее макушку, — этот страх иррационален. Постарайся мне поверить.

— Я тебе верю. Но я боюсь.

— Напрасно, Берислава. Ты же Северная ночь. Волки должны подчиняться тебе.

Ей не смешно.

— Они меня разорвут.

— Почему ты всегда мыслишь так «позитивно»? Между прочим, у них чудесные шкуры.

Девушку передергивает.

— Нет, об этом точно не надо… Сигмундур, пожалуйста! Мне страшно… мне так страшно!..

Безопасный предел, кажется, преодолен. Эти слезы унять будет уже не так просто.

От страха девочки у китобоя всего одно лекарство. И вот уже ползимы и весну, с самой их встречи, оно служит ему верой и правдой. Он обхватывает Бериславу крепче, укладывая почти всем корпусом к себе на грудь. Подбородком накрывает макушку, ладонями прячет спину. И дышит. Размеренно. Спокойно.

Суть во всем этом для девушки — постараться выровнять дыхание до такой же степени. Перебороть слезы.

— Неужели ты никогда не хотел жить в Нууке? Или в любом городке на побережье?.. — с ощутимой, но уже давно отчаявшейся надеждой, бормочет Берислава.

Волки завывают. Их не больше трех, судя по хору голосов. Но дрожит девушка так, словно за окном вся стая.

— В городах есть крысы и мыши, — бурчит Сигмундур, утаивая, что при этих словах табун мурашек пробегает по его спине, — а еще там много народу.

— Но мыши это не волки… а среди людей тоже не так уж плохо, если постараться…

— Берислава, волки меня никогда не кусали.

Девушка сострадательно гладит его по щеке. Поднимает руку, неровно выдохнув, и ласкает израненную кожу над его бровью. С сожалением.

— Прости, пожалуйста…

— Все уже давным-давно закончилось, — отмахивается китобой, у него нет желания возвращаться к своему единственному кошмару, — давай лучше спать. Не слушай волков. Слушай меня.

— Тебя за ними не слышно…

Сигмундур морщится. Запрокидывает голову.

Все же придется вставать.

— Я уберу волков. Только не пугайся больше прежнего.

Уже одно послание, похоже, ее убивает. Схватив одеяло, Берислава ошарашенными глазами наблюдает за его перемещениями по комнате. Хнычет в ладошку.

— Тихо, — велит мужчина. Открывает шкаф. С полки, доселе почему-то Бериславе неведомой, достает ружье. Двустволка. Старая, но верная.

Сигмундур ее заряжает.

— Ты что?!

— Тихо, — повторяет, не сомневаясь в своих действиях. Игнорирует ее сорванный голос. — Ты же не хочешь слышать волков? Закрой лучше уши.

— Не иди туда! Ты с ума сошел! — она вскакивает с кровати, путаясь в одеяле. Едва не падает. Навзрыд плачет. — К черту волков, к черту! Иди ко мне… пожалуйста, пожалуйста, иди ко мне!

Сигмундур морщится. Женщины…

— Берислава, я выстрелю в окно. Не мешай мне, я не хочу ранить тебя.

Часто дыша от своих слез, девочка все же послушна. Она отползает на постели подальше и от него, и от окна и, прижав к себе подушку, тихонько наблюдает. Заглушает всхлипы.

Китобой раскрывает створку окна. Дуло высовывается наружу.

…Гремит выстрел.

Волки, завыв, оставляют дверь. Снега больше нет. Ничто не заглушает их побег по траве, к лесу. Без лишних настырных поползновений.

С подстилки вскакивает Кьярвалль, ставший уже вполовину больше себя прежнего, но все еще щенок для Бериславы. Рычит, подлаивая. Но все же его трясет.

Девушка подползает к хаски, нежно поглаживая рукой его шерстку и уговаривая не бояться. Но саму ее трясет сильнее. Красная от слез, измученная, она выглядит слишком хрупкой.

Сигмундур не доволен, он не справляется.

Со вздохом вернув ружье на место, закрыв окно и убедившись, что больше диких животных в округе нет, китобой укладывается в постель.

Только вот Берислава не спешит к нему, не пытается лечь рядом. Наоборот, она отползает, кажется, на самый край постели. К Кьярваллю. И стискивает пальчиками свою подушку.

— Боишься меня?

Она сглатывает.

— Я боюсь волков.

— Волков уже нет. В радиусе пяти километров нет, — стоит быть честным, Сигмундура задевает, что девочка так далеко. Он уже привык к ее теплому телу под боком, к ее бесценному запаху, чуть-чуть прорезывающемуся, если наклониться совсем близко, такому цветочному, ее нежным объятьям. Без этого на удивление сложно заснуть.

— Ты упрямый. Ты никогда от них не уедешь, да?

— Мне нет резона отсюда уезжать. Волки не причинили тебе вреда, Берислава. Ни разу.

— Когда причинят, будет уже поздно. Но тебе разве есть дело? — шмыгнув носом, колко бормочет она. Кьярвалль поскуливает, но Берислава унимает его своей рукой.

Блохастого пса гладит, а его — нет. Китобой злиться.

— Ты выбрала меня. Быть со мной — значит жить здесь. Я предупреждал, что это не изменится.

— Днями, значит, я смелее…

— Берислава, прекрати играть в эту идиотскую игру! А ну-ка иди ко мне!

— Не сегодня… нет.

Упрямая, значит. Самая упрямая.

Но он-то все равно упрямее.

Девочка всхлипывает, когда китобой нагло и самостоятельно утягивает ее на свою сторону. Она упирается, но разве же под силу побороть его? Сигмундур прижимает добычу к себе, крепко обхватывая руками, и чуть грубее положенного целует в рыжеватую макушку.